Новая информация о Бэтмене в кино.
Forbes опубликовали статью, в которой рассказывается о том, каким был изначальный сценарий фильма о Бэтмене.
Главной отличительной особенностью скрипта от Бена Аффлека и Джеффа Джонса было то, что в картине должно было появиться много злодеев. Нам уже известно о том, что Джо Манганьелло закреплен за ролью Дэфстроука, но в скрипте упоминаются и другие противники Бэтмена. В статье не упоминается конкретных имен, кроме Джокера. При этом, говорится о том, что Джаред Лето, который был возмущен ситуацией с фильмом«Отряд Самоубийц» (напомним, что перфоманс актёра на 90% попал под монтажные ножницы), долгое время серьезно ставил вопрос о том, возвращаться ли к роли вообще. Но затем актер все же смягчил свое мнение относительно проекта. Как уже говорилось выше, других злодеев не объявили.
Помимо этого, в статье говорится, что с прибытием нового режиссёра, студия вообще может рассчитывать на новый и свежий подход к картине, что может означать очередное переписывание сценария, а то и вообще новый скрипт. Также говорят о том, что фаворитом студии на пост режиссёра является Мэтт Ривз, а студия Warner Bros. нацеливается на 2019 год как новую дату премьеры фильма.
Роль Бэтмена исполняет все еще Бен Аффлек, он же является продюсером. Джереми Айронс все еще Альфред, а Дж. К. Симмонс ждет на крыше здания Готэмской Полиции в образе Джеймса Гордона.
А теперь подсластим пилюлю концепт-артами костюма Бэтмена для фильма «Лига Справедливости» от режиссёра Зака Снайдера:
На концепте представлены 3D — модели всех известных костюмов Бэтмена в DCEU, кроме брони: стандарт, усиленный и тактический.
Увидим мы эти костюмы в фильме «Лига Справедливости» в ноябре этого года.
Куча злодеев, Дефстроук, Джокер
Экранизируют Arkham Origins или Arkham Knight?
Для АО Бэтмен слишком стар. Для АК кто-то слишком молод. Но если этот персонаж повторит свою судьбу, многие наверняка рады будут.
чтож там такое в Рыцаре Аркхема, если Бэтфлек слишком молод для них? Вон в БпС DKR же сыграл.
Другой персонаж не очень подходит для АК, речь не о Бэтмене была.
Рыцарь? мы не знаем сколько времени прошло в киновселенной.
Джокер, который помер и стал голосом в голове Бэтмена. Слово «молодой» заменяло слово «живой».
Ах это. Можно и без этой линии обойтись.
Ну так саму идею об охоте на Бэтмена, общую для обеих частей по сути, можно вплести.
И вуаля Дэф в тему
Охота на Мыша. Хотел бы увидеть Гордона, обозлённого на Бэтмена. Допустим он потерял дочь/сына/ноги дочери по вине придурка, что задурил голову наивной девочке. И теперь на старости лет жаждет призвать к правосудию. Это вдохновленно БТАС.
Прям как в Флэше.
Флэшу не нужны Негодяи, не в первом фильме по крайней мере. Судя по тенденции зеркальных врагов, Флэшу нужен спидстер. Жестокий, коварный, который вернётся во второй части и заставит жертв Флэша выполнять свои приказы.
Да нет, как раз Флэшу нужны только и «Негодяи». Потому что спидсер… Ну блин, в первом фильме как-то не ок. Он может быть за кулисами, да, начинать строить свои планы, да, но не вступать в прямую битву с Барри. В 1 сезоне сериала, кстати, прекрасно показано (удивительно для CW) весь путь, который должен пройти подобный злодей.
«Негодяи» прекрасно зайдут, как враги, которые для раскаченного Флэша не представляют особой угрозы, но для молодого и неопытного являются настоящим испытанием. А последующие фильмы можно всегда начинать с того, как он ловит одного из них, или всех, с лёгкостью и комедийным эффектом. Так мы увидим и развитие персонажа, и его «левел-ап»… Потому что после спидсера с кем драться? С ещё одним спидсером? Увольте, это всё-таки кино, а не линейка комиксов.
Как раз в первом фильме логичнее Негодяи, чем всемогущий Профессор Зум.
Иначе странно будет, что он победил столь могучего врага, а кучку воров с пушками не может.
Капитан Бумеранг будет апнут бухлишком и шестым сезоном My little Pony.
Лично мне давненько надоела концепция «зеркальных врагов». Да, это логично и куда проще в плане сценария, но в очередной раз смотреть как условный ЖЧ бьется с очередным чуваком в костюме, Флеш с очередным спидстером и тд, как-то однообразно. По мне куда интереснее было бы смотреть на то как скажем Бэтмен борется с каким-нибудь Глиноликим, Флэш с Негодяями, ЖЧ с магом (кхм Мандарин кхм). Это очень легко испортить, но если сделанное хорошо, это смотрится свежо и оригинально.
Я в принципе ничего не имею против незеркального врага, лишь бы он был серьёзным. А для первого фильма, где герой лишь становится на ноги, больше одного — некомильфо. Да, у Нолана было два врага в ориджине. Но это Нолан, он умудрился самую малость слить Пугало, это совершенно незаметно в рамках фильма и трилогии. Опять же без игр Аркхэм я бы и не увидел весь потенциал Крейна. Но речь не о нём.
Флэш только-только встаёт на ноги. Из негодяев зритель видел одного персонажа. Нужно их всех ввести и раскрыть, правильно?
Тут есть один нюанс, о котором я пока не могу знать — ориджин. Будет ли он в ЛС показан (думаю да), или же половина фильма Флэш тратится на объяснение личности Барри Аллена и его жизни. Вот от этого зависит, удадутся ли Негодяи в первом же фильме.
Тут согласен, Негодяев легко слить. Но они все равно куда лучше подходят для первого сольника, чем Зум. Я бы в целом предпочел вариант с одним центральным врагом, к примеру Кадаброй, и Капитаном Холодом в роли дополнительного (не связанного с Кадаброй), который в конце, решает собрать команду. И уже в сиквеле выдать полноценных Негодяев. А в третей части — Реверса.
Вот это мне нравится.
А Флэш-4 будет Флэшпоинт. Ну, как Капитан Америка: Гражданская война, так и Флэш: Поинт.
У меня к Флешпоинту двоякое отношение, мне нравится идея, и не нравится сам комикс. Так что если они его переработают хорошенько, то я за.
Ну как бы ФП ждут именно за других Бэтмена, Кал-Эла, за войну атлантов и амазонок и всей той классной чуши, что в нём была (я правда не смотрел пока). Идея-то хороша безусловно.
Дефстроук это круто, но как мне кажется он нужен для того чтобы сделать самый крутой бой в фильме. Потому что по сути он там даже не нужен. Ну не злодей он для первого фильма по Бетсу Аффлека (имхо). Конечно, где Бэтмен там и Джокер, но можно было и других, более подходящих, персонажей ввести. Благо источник располагает дельными и интересными злодеями
А почему он не может быть злодеем? Крутой чувак, который хорошо дерётся, да ещё и с мозгами, как по мне это может сработать. Тут главное не слить всё как с Бэйном в «ТРВЛ», где он в итоге оказался чьей то шестёркой.
В той же «Стреле» его не стали делать наёмником, а самого сделали боссом.
Ага, и в Стреле он 95% времени сидел в своем кабинете. Как крутой наемник он смотрится лучше чем главгад.
Он же доставлял проблем Стреле одеваясь как Дэфстроук. Тут лишь вопрос в том хотите ли вы видеть его 100 % времени в экипировке.
Да, хочу. Слэйд в первую очередь сильный боец и убийца, это не Лютор или Пингвин, или Загадочник, которые сидят где-то и плетут интриги. То есть, Слэйд конечно тоже может, но тогда мы не видим его «лучших сторон». Дэдшот например, тоже вроде не тупой, так почему бы его не одеть в костюм, поставить во главе кучи бандюков, и пусть строит хитрые планы?)
К тому же Дэфстроук наемник, и каких-то глобальных целей в духе «а сегодня мы захватим мир!11», столь необходимых главзлодею, у него нет.
Тогда он рискует остаться просто шаблонным проходняком, думаю ничего плохого в том, чтоб наделить его характером и целями, нет. Иначе студия бы не заморивались выбором актёра и надела бы костюм на каскадёра.
Заморочки на выбор актера? Комедиант — отец Бэтмана, Кидман — мать Аквамена, Симмонс — Гордон, вот это еще заморочки. А Чувак из СуперМайка — Дефстроук это просто подобрали высокого накаченного актера.
Я из тех кому Дэфстроук кажется пустоватым.
Наёмник и всё.
Сидаб конечно проделал удивительную работу чтобы придать двум его версиям мотивацию, но… «Шадо» =))
Там после отряда один слух гулял. Те люди которых разозлила Аманда и о которых говорила сцене после титров. Есть мнение что речь была о Рас Аль Гуле и его компашке, и мол, тогда не удивительна реакция Бэтмена «Считайте что вы под моей защитой».
Ну и там Дэфстроука иногда к Лиге Раса кажется приплетают, и кому то наверное видится в этом сюжет))
Да не, бред какой-то. Какое дело Расу до кучке отбросов? Имелась ввиду политическая защита конечно же. Аманде грозит стать жертвой общественного порицания, если её проект вскроется она сама сядет пожизненно.
Можно сделать такой ход, дескать Слэйд был учеником Раса, но потом посрался с ним и решил пойти своим путём. Таким образом показать, что Слэйл обладает характером и может не соглашаться во мнение даже с таким авторитетом как Рас.
Или что был учеником Раса и не срался с ним.
Так сказать не в службу, а в дружбу пошёл Бэтмена мочить из-за того что Аманду типо защищает, только за деньги конечно Мало ли в какой Нанда Парбат там Аманда Отряд посылал между финалом фильма и титрами))
Ну или Слэйд рассчитывал стать приемником Рас’а, но сам Рас видел в этой роли только Бэтмена. И Слэйд хочет убить Брюса, чтоб доказать, что тот не достоин.
А потом придет Дэмиан…
http://s.fishki.net/upload/users/403403/201504/14/6575a42663a1cc54bfcfb56508263201.jpg
Хотя я давно высказывал мысль что «раз уж DC получили такого Аффлека что понравился всем критикам как Бэтмен, было бы не разумно не выжимать из него все соки Бэтменства, в том числе и тему отцовства».
При всей моей нелюбви к Дэмиану))
Просто М-р Джей пересказал «Сына Бэтмэна».
Правда)? Честно, я даже уже толком не помню этот мульт. Но тут всё до боли логично, если Лига и Дэф, то определённо заходит вопрос о приемнике.
Тогда на фиг вторичность, пускай Дэф на самом деле будет наёмником Пингвина, который облажается в первой попытке убить Бэтмена и тогда его задание будет нести личный характер.
Лично мне больше понравился вариант из ЛЕГО-серии, где Дэзстроук и Бэтмэн обучались в одном храме и были главными конкурентами за звание лучшего. По крайней мере, это не так страшно, как сопляк, унижающий претендента на звание главы Лиги Убийц.
А потом пришёл Стрэндж и стал лучшим учеником
Да он просто читер с быстрым сейв/лоадом.
Нам даже толком не раскрыли участников Бэт-семьи, только показали костюм убитого Робина Джейсона. Так что для начала хотя бы Дика и Тима представить, чем сразу переходить к сынку Бэтмена.
См. мой ответ Гер Фону.
И всё будет хорошо.
«с любым человеком, кто слишком силён для Ра’с аль Гула, вряд ли стоит шутить.»
http://cdn.hark.com/images/001/012/952/1012952/original.jpg
До сих пор забавляет как Альфред выдаёт все подковёрные деле Лиги, так будто вычитал это не википедии. Хотя с другой стороны это было неплохой возможностью показать, как он наводит справки через своих старых друзей из разведки, или типа того.
Сын Бэтмена?
Да уже поправили. Хотя я не намеренно цитировал сюжетную линию Сына Бэтмена
Еще это напоминает Дарка и Мерлина в Стреле.
То что Дарт Вейдер работал на Императора не сделало же его хуже?)
Шадо?
ШАДО!?
ШАДООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООО
Это будет слово для активации его ярости) А вообще лучше не приплетать сюда месть и прочее, а просто показать, что в Готэме идёт раздел территории между главарями, а Бэтмен просто путается у них под ногами.
Почему-то у меня после этого коммента в голове представилось, как он кричит это голосом куки монстра.
Сергей я хотел бы извиниться за свой излишне резкий и панибратский тон. Я давно на Сити и общались уже, не ожидал, что обращение на ты так заденет.
Претензии не снимаю, но вы тратите свое время на новости и оперативно их выкладываете за это огроменное спасибо. А лайкать и рекомендовать я всегда за, но кроме новостей стало выходить мало аналитики, рецензий, обзоров, рекомендаций и «с чего начать» можно обновить(не на фильмы, с Кино все отлично за что отдельное спасибо). В общем без обид.
Какие обиды, все в порядке)
Зачем вставлять этого ниндзя-мутаниа-пирата, когда есть нормальные враги Бэтмена, с хорошей историей?
Давайте тогда вообще Прометея сделаем главзлодеем, он ещё круче Дефстроука по всем параметрам
Вы посланник логики на этом сайте.
Риддлера и Фриза мне пожалуйста(
https://uploads.disquscdn.com/images/352be83fd593e969ed3087b0b973c18241c6fc02b33f419186f3e72abc0fb264.jpg Пожалуйста) https://uploads.disquscdn.com/images/1a2e98b1bd499e0a6be119b30a140b00842a0a8f5919881ad28e0525714aee37.jpg
-_-
А мне заверните в эпизоде Зевса таким, каким он был в «Аркхеме: Дом скорби на скорбной земле».
Мне понравился его дебют в BTAS, когда он принял Аркхэм за Олимп — Двуликий-Янус, Плющ-Деметра, Джокер-Дионис и так далее
Затем, что это классика в первом фильме поставить врага схожих параметров?
Может поменяют слегка, может — кардинально, а может — оставят, как есть. В любом случае, без официальных заявлений «У нас было вот так, а стало эдак» никто из нас не узнает, что и как поменяли.
Как же так?! Всё уже знают всё лучше студии. У всех свои инсайдеры.
Ривз хорошая кандидатура. Его революция обезьян очень хорошо зашла.
https://uploads.disquscdn.com/images/8e7cb75937208747bf459b4fe8acea6ddb05150d67398404f395229870cf6186.jpg https://uploads.disquscdn.com/images/37cc8537601bee63b043946a02c88676657a38e9c833ca987c24640ab0b558b1.jpg
Надеюсь, новый режиссер вернет Джокеру брови, а то (как по мне), ему очень выразительности и эмоциональности не хватает
Лучше отдать роль Райану Гослингу, думаю он сможет внести что то новое в эту роль. Пересматривая сейчас «ОС» трезвым взглядом видно, что Джокер слишком трудная роль для Лето. ИМХО конечно.
Мне кажется, Лето хотел создать своего, самобытного персонажа, непохожего на другие воплощения Джокера. Но в фильме для раскрытия его образа не нашлось времени, и даже те немногие сцены с ним вырезали
Не согласен, времени чтоб оценить его персонажа более чем достаточно, и хочется сказать, лишь то что в нём не чувствуется угрозы, в Джеке она присутствовала, даже не смотря на то, что % 60 времени он дурачился, Хит тоже был в этом плане более непредсказуемым, да даже если вспомнить Джерома, то и в нём была тот самый градус безумия присущий Джокеру.
Нам не раскрыли один из ключевых моментов вселенной DC-вражду Джокера с Бэтменом. Когда Бэтмен прыгает на автомобиль Джокера, видно что мистер Джей начинает выражать экспрессию.Возможно, во вражде с Бэтменом этот персонаж раскрылся бы по новой. Ведь одним из прообразов Джокера Лето стал Джокер из Dark Knight Retuns и мы помним что с ним было до возвращения Бэтмена.
Нам бы это и не показали. Пушо лучшего злодея в комиксах ввели в новую киновселенную через жопу. В смысле через Харли. Никакой задачи показать противостряние или что-то еще не ставилось в принципе.
Лето каноничнее Леджера
Опустив шутки, хочется спросить: а зачем нужна каноничность ?
Чтобы дрочить на неё
Просто забавляет как некоторые личности относятся к комиксам как к священным писаниям, которые нельзя трактовать иначе.
При чем только к определенным комиксам, выбирая из них, что им нравится, абсолютно забивая на все остальные.
Считайте это камео и перестаньте бомбить.
Это не камео. Это персонаж со своей четкой сюжетной линией в фильме. Если б там был один флэшбэк — было бы камео, а так — нет, простите. И оценивать персонажа как «камео» в ОС нельзя по определению.
Да такой же персонаж как и любая другая загадочная третья сторона в фильмах/играх/сериалах.
G-man, Наблюдатели, Чужой dishonored.
И никогда не было никаких поводов думать что он выйдет за пределы этих границ в этом фильме.
Да нет, время здесь вообще не при чём. Я, когда речь заходит о Джокере-Лето, всегда вспоминаю Ганнибала из «Молчания». Сколько там было у Хопкинса? 12 минут? 16 минут? Где-то около того… И для меня (конкретно в этом фильме, а не во всех остальных) он является, пожалуй, самым страшным порождением зла в кинематографе. Но, конечно, там всё было прописано, вписано, 15 раз обдумано и не порезаны важные сцены, так что Лето всё равно можно оправдать, но не на 100%.
Мы как-то обсуждали с другом, как сделать его образ подходящим к его внешности, нашему времени и дать новую трактовку. Пришли к выводу, что был бы шедевральный Джокер, повёрнутый на «масс-медиа»… Человек, сошедший с ума от всех этих клипов с рэперами и гламурными тёлками, культивирования потребления, требования от любого человека «статуса и красивой жизни». Может, он так как-то и до Бэтмена «добрался». Не понятно, почему клоун — но оставили мы это сценаристам.:)
В любом случае, в то, что мы ещё видели, можно ещё встроить мощного, неоднозначного и харизматичного персонажа. Только бы сценаристы «Бэтмена» не запороли этот последний шанс…
Хопкинс это исключение, на которое глупо равняться и обвинять Лето в плохой игре, когда остальные злодеи в кинокомикса ещё хуже.
Ну, ведь стоит равняться всегда на лучшее, ведь так?
Хотя да, как бы лично я не относился к Джокеру и его безумной любви к Харли в ОС, это всё равно лучше прописанный персонаж, чем 80% злодеев Marvel.
UPD.Там эти 15 минут были полностью отданы Ганнибалу, а тут Джокер был скорее поддержкой Харли и больше внимание на неё.
Ну и посмотрите на «Ганнибал» и «Красный Дракон», где у Хопкинс а было больше времени, а получилось не так хорошо, то есть это было удачное совпадение — актёр+персонаж+сценарий+режиссер
Такое не повторить
Ну, к тому и написал, что именно конкретно этот фильм, а не остальные из серии…
Да и как бы 50% экранного времени где-то он взаимодействовал с Клариссой.
Давайте тогда сравнивать с «Крестным отцом» и говорить, что режиссёры экранизаций кинокомиксом бездари, что не смогли снять такой же шедевр.
Только Кларисса в это время стояла как глупая овечка и слушала его, то есть была его поддержкой, полностью раскрывая Лектора
Блин, ну го.
Зачем допускать ошибку «серьёзных дядек, не читающий комиксы» и отрывать их от всего остального искусства, будто комиксы должны лежать в яме, для прохода в которую надо предоставлять бумажку, что ты — гик?
Или, по Вашему, в комиксах нет ничего, где можно развернуть «Крёстного отца»? Я понимаю, что это очень самобытная культура, но отрывать её от остального нельзя. Я только за то, что бы увидеть кинокомикс уровня «Крёстного Отца», «Молчания ягнят», «Апокалипсиса сегодня»… Надо стремиться к лучшему, а не говорить «та, сравнивать глупо». Вон Нолан пытался с таких подходом работать, мы видим результат. Не без ошибок, но это путь, и, мне кажется, верный. Тем более, что всё, что я назвал, тоже является экранизацией.
Как Вы тогда можете ругать Netflix-супергероику вообще, если… есть CW!!!
БПС каноничнее бэтменов нолана
Не собрал миллиард — провал
Не на уровне с шедеврами кинематографа — провал.
Потому что сейчас экранизации комиксов это блокбастеры, в которых нельзя добиться того уровня истории, что есть в драмах.
Иначе вычеркиваем весь экшен и сколько заработает такой фильм?
Критикую, только то, что смотрю.
Но зачем там коверкать-то? Я где-то упоминал слово «провал»?
Ну да, в «Крёстном отце» и «Апокалипсисе сегодня» вообще нет «экшена». Ну вот вообще — ни расстрелов из автоматов, ни запаха напалма по утрам. Персонажи просто сидят и разговаривают.
Сначала иронизируем насчёт сборов «миллиардов», затем заводим разговор о «заработает»… Мы с какой точки зрения сейчас рассматриваем фильмы — с коммерческой или как худ. ценность?
Это был намек на Фантастическую Четверку ?
Не смотрел, не могу ни критиковать, ни намекать
Экшн можно подавать в нестандартной форме, или минимизировать его, как это было, к примеру, в «Днях Минувшего Будущего».
А я бы хотел увидеть фильм уровня «Хранителей».
Для этого нужен комикс уровня «Хранителей»
«Animal Man». Вот чего действительно хочется, но никогда не будет. Только, конечно, с Моррисоном в роли…
В роли штатного травника
Мрачно и реалистично))
Тогда надо в догонку Алека Холланда и части на третьей мутить кроссовер Гнилой мир. Мечты…https://uploads.disquscdn.com/images/f89257fbe5829226f1f3eb167f92645c7d9146b7e57a9f96a64c89c14e80460c.jpg
HBO сериальная вселенная в составе DCEU))
Сериал про Болотную тварь, Энималмэна и хрен его знает кого ещё а птом они объединятся в сериале кроссовере Гнилой Мир.
Нет. Никаких сериалов. Слишком большой бюджет нужен будет. По крайней мере на Тварь. Только кино.
К тому же мне не интересны все эти призрачные подвязки. Телевизионные миры сами по себе, киношные сами по себе.
Потому и HBO с десятками миллионами долларов на сериалы.
И HBO потому что в основном мире такой ивент мало кто поймёт, особенно тот момент с откатом времени к нормальным событиям в конце.
И HBO вполне хватает денег на приглашения всяких больших звёзд прям как тех что играют в полном метре.
Но ДА. Всё это фантастика. И просто мысли вслух))
Кино вероятнее.
Так «Эра Альтрона»на уровне и (может быть) даже выше, не?
Лето сыграл Джокера лучше Леджера
Он плохо прописан, и все почести за создание персонажа стоит воздать сценаристам комиксов, на которых основан фильм, а не фильма.
Лето каноничнее Леджера
Ну, что, начнем срач про канон ?
ЛЕТО И НИКОЛСОН КАНОНИЧНЕЕ ЛЕДЖЕРА
Мое почтение Ромеро.
первый автор джокера, джерри робинсон, говорил что джокер это пародия на западного гангстера, придуманная в послекризисные для сша времена. а еще джерри говорит что джокер эстет и метросексуал. так что Лето полностью подходит под данное определение ибо он был и гангстером и эстетом
Только не с Павловым.
Павлов наше всё!
Где он прописан? Персонаж-функция весь фильм.
У 80% плохих злодеев марвел хотя бы бэкграунд какой-то есть, история. Джокер любит Харли. Вау. Прописан
Гениально.
Давайте критиковать злодея, чей фишкой является отсутствие истории, тем, что у него нет истории.
Сколько пишут про любовь Джокера к Харли, я этого не видел, скорее он как владелец украденной машины, хотел её вернуть
Я не критикую Джокера за отсутствие бэкграунда. Я критикую то, что «80% марвеловских злодеев» хуже Джокера в ОС. Что есть не правда.
Да, учитывая, что он не главный злодей, это удивительно.
Сравниванить его можно только с Кло, который тоже был расширенным камео на будущее
У него есть любовь к Харли. Это уже история и мотивация, нравится Вам это или нет (мне — нет).
То есть Тимати-русский Джокер ?
Знаете, вспоминая самое отвратное, что я видел в этом мире (а это клип «Туса») — да, я могу сказать, что у него уже даже есть психологическое оружие.
Напиши вместе с другом письмо в WB. Может прислушаются.
По крайней мере будет на кого свалить вину, если кому-то в интернете вновь не понравится увиденное.
А мне кажется что Джокеру не хватило соперника — Бэтмена, Дэдшота.
Джокер хорошо раскрывается когда действует, когда он просто подготавливается, мы практически его не видим, видим мы его только когда он отжигает.
А тут получается мы видим сцены, где он заведует клубом, где он выясняет ситуацию с Харли, ведёт её к чану во флешбеках. Две сцены — в вертолёте и в машине которые мне понравились и запомнились, но этого мало, чтобы проникнуться им.
Тут внизу про Хопкинца говорили, так вот если как говорилось в слухах, он бы сидел в это время в заперти и его бы опрашивал Х. Стрейнж, то было бы интересно, по сути через это даже можно было рассказать о персонажах побольше как будто он говорит ему насколько злодеи в «Отряде» дилетанты.
Ну или что-то того, а то в итоге он вроде идёт творить рокккк, а в итоге совсем не ееееее показывают
https://uploads.disquscdn.com/images/a59a60a5a4bad37f8ce593e9c793bc4ea43cbfbeed1ffee804e0a1a76e8f1635.jpg https://uploads.disquscdn.com/images/1b9c77039b60d8920442bf2c67b5dd40c2c6a2049ec347ad1b1abcd53c72767d.jpg https://uploads.disquscdn.com/images/71cf6880634dd0ef0745c40e7586960fc615355141518b4adf399f3e94e75221.jpg https://uploads.disquscdn.com/images/c4cec1282bcd6166e8f67aef3a536802c026f39b88059e8783805718e54c9cc6.jpg https://uploads.disquscdn.com/images/2f69b2b65aaedbf25d90059003d929a2bf98cf3d30a7f8ca1f4f9ba1eee7a1d7.jpg
Вот да, тоже так думаю. У лето в принципе практически одно лицо на все фильмы (ниже кадры из «Господин никто», «Оружейный барон», «Бойцовский клуб», «Александр», «Реквием по мечте»), что для роли Джокера не то немного. Я понимаю что хотели новый взгляд на персонажа сделать, мол, серьезный дядька-гангстер, которого все боятся и руки ему целуют, но все равно мискаст, мне кажется.
А у него разное лицо должно быть?)
Он обязан делать пластку для каждого фильма. А то, понимаешь, как-то несерьезно к ролям относится, не готовится совсем.
Оскароносные так и делают. https://uploads.disquscdn.com/images/8d966d5ae5cec2098e0674ac2ae5ca04cdf9cb8012dbc65e529dca2913556c0a.jpg
Что-то игрой слов потянуло.
No pun intended.
Абалдеть.
Актёришь значит ты хренову тучу лет, и все кому не лень признают в тебе просто фантастического оскороносного актёра как какого то Камбербэтча и много кого ещё, только раньше, и по фильмам твоим балдеют (я балдею по Господину никто), а потом попадаешь в DCEU и оказывается что ты всё это время играл просто с одним выражением лица и вообще чуть ли не актёр и никогда не был))
Пара па па па DCEU))
— DCEU меняет отношение людей к тебе!
— Да? Как сильно?
— Раньше меня признавали оскароносным актером.
Etozhebatman! малость дал маху, на самом деле роль Джокера просто не для каждого актёра. А Лето конечно талантливый актёр вне всяких сомнений.
Да был бы это только Etozhebatman меня так б не бомбануло.
Пол года всё смотрел и ждал «а вспомнит ли вообще хоть кто нибудь кто такой этот Лето?», и нет, не вспомнили.
Особенно не вспомнили все кто начинали оценивать его актёрство в его карьере и те кто закидывал их лайками.
Фантастика.
Не то что бы это было не смешно (диванная аналитика «настоящих экспертов»), но и не значит что разок нельзя не по бомбить))
Возможно Лето ещё сможет вытащить эту роль, если просто по иному к ней подойдёт. Если вспомнить сцену в ночном клубе, где чувак с пирсингом хочет поздороваться с Джокером, а тот не реагирует, то очень виден Джокер из «Возвращения Тёмного рыцаря» хладнокровный и манерный, но тут же он начинает намешивать экспрессивность Джокера Хита и резкие жесты руками, которые делают его Джея несколько вторичным.
Знаете большинство актёров не практикуют пересадку лиц для роли в кино, поэтому играют с одним лицом.
И сотней выражений и эмоций на этом лице
Ахах. Сделать вырезку из избранных фотографий с по большей части наблюдательным выражением лица и по ним обсуждать, какие актерские таланты у Лето?
Давайте сразу по фото из документов оценивать, чего мелочиться-то?)
А про то, что игра лицом у актера составляет лишь малую часть реальной работы мы просто промолчим…)
Серьёзный не получился. Какой-то хрюкающий дегенерат, а не гангстер.
Лето не был хотя бы вечно чмокающим, грустным и унылым кальным «феласафам» с передозировкой. Он менял наряды ежеминутно, импровизировал и кривлялся, как истинный Джокер, так что засунул бы свою имхату себе поглубже сам знаешь куда…
Блин, я думал отбросы вроде тебя только в ВК спамят(
Я думал, что у тебя рак мозга агональной стадии, а потом вспомнил, что мозга как такового у тебя попросту нет, а значит, у тебя не может быть и соответствующего рака…
Пщщщщщщщщщщщщщщщ
Самозабанься, клоун
Лкето был каноничнее Леджера. Тут только онкобольные дебилы будут спорить. Ну, то есть, такие, как ты…
Не реагируйте на тех, у кого мама во время беременности кислоту серную пила вперемешку с ягуаром.
Как фанат Гослинга хочу сказать,что до Лето в плане игры ему еще ой как далеко.
Вы не получите Джокера, вы получите Райана нарядившегося Джокером.
Как человек что однажды высказал мысль что «Гослинг был бы отличным новым Питером Паркером в самом соку» на что мне в ответ накидали что «тогда бы Питер Паркер был аутистом с вечно каменным выражением лица» скажу что — НЕТ))
Мне кажется что в этом плане он ближе к Хиту, так как от того все тоже не ожидали, что он способен сыграть Джокера.
При всём моём уважении и хорошем отношению к Гослингу, но он бы был ближе к бревну.
ШОК. Найдена причина недовольства многих людей Джокером в ОС. Это отсутствие… ( барабанная дробь) бровей :D
Ну да. Видишь, на картинке видно, что он нахмуренный — сразу становится понятно, что злодей. А так непонятно.
С Кларком получается тоже непонятно. Неужто это ещё один намёк на Injustice? -_-
http://scifidaily.ru/wp-content/uploads/2016/03/бэтмен-против-супермена-пасхалки-картинки-на-стенах.jpg
Да и Брюс хмурый частенько ходил. :)
Они все там злодеи, убивают и все такое.
Именно так пришельцы описывают нашу планету.
Дарксайд прийди, порядок наведи.))
https://uploads.disquscdn.com/images/8c722aff574457db0f4c5da6ea5852ded65970b106ca508004a4714cca0b3dd5.jpg
-Ты знаешь почему у меня нет бровей ?
Нет.))
Мой учитель по химии был алкашом.
И однажды напившись казенные спиртом больше, чем обычно, он сказал «давайте устроим экзотермическую реакцию».
А потом смотрит на меня, «чё ты так мало сыпешь аммония»
Весёлая химия в Готэмских школах. И опять причина «злодейства» это тяжёлое детство. :/
Это не с него, случайно, тот анекдот про «Какая школа?» писали?
Хороший учитель. Виссарионыч одобряет.
кк
— Я не убью тебя, я сделаю тебе больно. Очень, очень больно. Я выщипаю тебе все брови.
Блин, я бы много денег отдал, за просмотр того, как Сталин выщипывает брови Старку xD
А если это было бы ещё увековечено кистью Адольфа?
А еще подписанная Черчиллем «Посвящается Стиву Роджерсу»… не на такое у меня денег не хватит, может просто фотографию?
yyyy
О да! И убрать чертовы грилзы и татухи смыть. Вообще топ
Так-так-так, это кто тут брови запросил?
http://pa1.narvii.com/5713/722a72736072273bf12eefde34e73874988dc9fe_hq.gif
Раз уж тут о бровях.
Мне пофиг, просто другую мысль хотел высказать.
Как по мне было бы здорово еслиб Джокер Лето в фильме выдал б что то вроде этого (да избавит меня Гидеон от Павлова).
https://uploads.disquscdn.com/images/5b7c8045162dc03928c267eddd10150ed7d192b5e5c97c005a86ad95bb2abf55.jpg
Что выдал? Подменил проспавшего статиста?
Как же здорово НЕ быть вами.
Можно замечать всякие мелочи в кино вроде греющих душу пасхалок или камео, и воспринимать их греющими душу пасхалками, камео или даже частью сюжета, если оно есть, а не «подменил проспавшего статиста» и пр.
Щупальца Октавиуска в НЧП 2 тоже были чем то большим чем CGI нарисованный на заднем фоне чтобы заполнить пространство голой стены, а Брюс Кэмпбелл был так же е статистом на замену у Рэйми.
Как приятно быть собой))
P. S. На случай если это был сарказм с вашей стороны, то извиняйте.
В чёртовом текстовом формате без смайликов сложно разобрать что кто имел ввиду в определённых моментах.
Это серьёзно он? Или прикол?
Он.
а если нет, то сходство поразительное.
На каком то сайте кадр нашёл в статье где такие пасхалки ищут.
Там даже теорию поддержали где Джокер мол и мастер маскировки тоже, в добавок к другим его удивитеьным талантам, и по правде следил за Бэтменом как Джокер за Бэтмном))
Просто камео скорее всего, или и правда «Нолан гений» все дела))
Нет, не он
Просто похож немного волосами, но лицо нет
https://i.imgur.com/TqRLW1p.jpg
Если взять такой зернистый снимок, то конечно, похож, но в HD версии видно, что это абсолютно другой пареноь\ь
http://www.chud.com/wp-content/uploads/2013/07/IMG_1987.jpg
Ну ладно.
Но если б был бы было бы приятно))
Нравится что поступает много новостей о том что дсф делает или не делает. Если сравнить с Дисней или Фокс, их кухня полна тайн, слухов и домыслов. А здесь очень открытые ребята, тут расскажут как и что планировали, там расскажут, при этом анонсируют ещё несколько внезапных фильмов. В общем даже может показаться что они языком трепать куда более горазды, чем снимать (но это не так, конечно же это не так). В любом случае, нравится обилие вот таких новостей, вроде и пустых, но интересных. Транк например за эти полтора года так и не выложил свою задумку, большая статья про Галактуса, Крота и Нэмора написана не им, нет гарантии что в его мозгу всё так и было.
Лето неплохой Джокер, ему лишь нужно пояснить задачу правильно и он будет внушать.
Концепт костюма очень «ок».
Время дразни интернета картинками заканчивается, ибо Галь Гадот заявила что трейлер лиги будет «Haha, soon!».
МОЯ ХОТЕТЬ БЭТМЕНА АФФЛЕКА
https://pp.vk.me/c639524/v639524902/76d/yz84_qT00wc.jpg
У вас есть аркхэмверсовский Бэтмен наслаждайтесь им.
Дент-блондин, я кончил
(хотел бы я чтобы в Лего Фильме Бэтмен вернули образ Экхарта, а не БД Уильямса, которого я постарался забыть как будто этого не было)
Если бы не эта пародия на Джокера — я бы кончил.
))
Помню, до выхода «Отряда Самоубийц» мы фантазировали о том, каким мрачным и стильным мог выйти фильм, и сам Джокер. О том, что начальная сцена в фильме могла открываться показом тюрьмы и тренировок Джокера под The Kill-30 seconds to mars…Эх, далекие мечты.
Джокер не должен быть мрачным.
Вы застряли в серебряном веке комиксов.
А вы глупый дебил. Дальше-то что? Джокер в переводе Шутник, а не Пугало. Лето каноничнее Леджера, потому что в большей степени был шутом и кривлякой
Лето каноничен…
он вышел стильным
Я так понимаю, сценарий такое говно, что Террио ничего не смог.
— Не знает, что было изначально.
— Не знает, что будет в результате.
— Но мнение, что говно, уже имеет.
Мо-ло-дец.
Если это твоё первое хокку, то мои поздравления. Славно получается.
Размерность не соблюдена. :(
Я такой, да!
Считайте этот мой пост толстым троллингом и не ведитесь)
Просто обычно ты защищаешь все подряд, а тут такой резкий ООС.
https://pbs.twimg.com/media/CYXzBUPUAAEUqkX.jpg
*опять он поучает*
http://24.media.tumblr.com/1614a05a5fc02d29c11d31eb3605accd/tumblr_n4eonlKFmQ1si4nr6o1_500.gif
так террио еще в бпс не смог не?
Персоналии, окрещаемые психами в порожнем, бессодержательном мире, без состава, без груза, в один день начали восприниматься радикально иначе. Они были глубокими и не боялись посмотреть на жизнь без блеска, принимали реальность, мысленно её приукрашая и веселясь с собственного бреда. Так называемые нормальные люди — серые, обделенные личностной начинкой, репрезентативные, лишенные наполненности, стержня — сторонятся таких гениев, называя их уродами и фриками. Присоединившись к числу этих изгоев, отброшенных обществом, Алиса ни разу не пожалела о принятом решении, и поменялась статусами с Джеком:
теперь уже он рассеянно водил пером по бумаге, придумывая извращенные твисты, а она старательно следовала сюжету его повести и лишь изредка соавторствовала, внося коррективы. Согласно сюжету, девушка с широко открытыми глазами на мир, полностью безразличная к статусу подстилки, потихонечку разучивается удивляться жизнеповоротам, отрицает превенции, выражает апломб, проявляет чудовищные крайности, эксцессы и ненавидит себя настолько, что позволяет вытирать об себя ноги в прямом и в переносном. Также Бзик по-всячески отклоняет признанную многими теорию спорадичности, не желая покидать пост добровольной рабыни, в чем крылась своя мазохистская выгода. “Любовь, принесшая больше боли, чем радости, единственна, неповторима, прекрасна и исключительна в своём настроении, в своём ужасе и в своём горе”. Никакой другой любви Алисия не знала…
Персоналии, окрещаемые психами в порожнем, бессодержательном мире, без состава, без груза, в один день начали восприниматься радикально иначе. Они были глубокими и не боялись посмотреть на жизнь без блеска, принимали реальность, мысленно её приукрашая и веселясь с собственного бреда. Так называемые нормальные люди — серые, обделенные личностной начинкой, репрезентативные, лишенные наполненности, стержня — сторонятся таких гениев, называя их уродами и фриками. Присоединившись к числу этих изгоев, отброшенных обществом, Алиса ни разу не пожалела о принятом решении, и поменялась статусами с Джеком:
теперь уже он рассеянно водил пером по бумаге, придумывая извращенные твисты, а она старательно следовала сюжету его повести и лишь изредка соавторствовала, внося коррективы. Согласно сюжету, девушка с широко открытыми глазами на мир, полностью безразличная к статусу подстилки, потихонечку разучивается удивляться жизнеповоротам, отрицает превенции, выражает апломб, проявляет чудовищные крайности, эксцессы и ненавидит себя настолько, что позволяет вытирать об себя ноги в прямом и в переносном. Также Бзик по-всячески отклоняет признанную многими теорию спорадичности, не желая покидать пост добровольной рабыни, в чем крылась своя мазохистская выгода. “Любовь, принесшая больше боли, чем радости, единственна, неповторима, прекрасна и исключительна в своём настроении, в своём ужасе и в своём горе”. Никакой другой любви Алисия не знала…
Безумный смех лишь изредка заполнял реальное пространство. Большую часть времени Джек оставался спокойным и крайне рассудительным, хоть и не без присущей всем садистам колкой чертовщиновки. Флинн не упускала шанса, подаренного самой судьбой – лишний раз поразвеселить пирожка напоминанием о том, что происходит со всеми их недоброжелателями. Это особенно его услаждало.
— Мракана уже нет. Если понадобится, ты уничтожишь и другие города вместе с их окрестностями, населением и растительностью! Ни у кого не хватит духу пойти против тебя, потому что ни у кого нет такой смелости.
— Вообще-то есть! – поправил её Джек, — Моя мозоль, волдырь на члене…
— Но Спаун сломлен и разбит. Ему, сперва потерявшему напарника, затем родной мегаполис, еще нескоро станет не плевать на тебя, если вообще когда-нибудь станет. Теперь тебе ничто не мешает любить меня. Ты — мое самое большое богатство. Я в твоей жизни самый главный человек. Больше никто не угрожает нашей любви…
— Ох, Алисия. Ты СТОЛЬКО натерпелась! Сколько же ты натерпелась, а?! Железные нервы! И твой парень лох, если терпит все унижения про твою киску, попу и грудь… что там у тебя еще имеет дефекты? Правда жизни в том, что нормальный с тобой никогда не будет, потому что ты дура и озабоченная, нахлебавшаяся горя сполна, и только такой дурак и озабоченный, как я, нахлебавшийся сторицей, сможет стерпеть тебя.
Пискливые аналепсы падали на Бзик метеорным потоком, будто бы имели шансы её раздавить. Больные ретроспекции, возникающие спонтанно в самые неожиданные миги, ненадолго охлаждали страсти пыл и Алисия отправлялась в путешествие в прошлое – когда она была просто Алисией, только Алисией без Бзик, и горела мечтой о писательской деятельности, хотением родить цикл романов о себе самой, чтобы пропагандировать себя, грамотно затенив героиню. В то время её еще не прельщали экстремальные персоналии вроде Джека Хэлвана, в то время она и предположить не могла, что жизнь повернется к ней задом и на заду жизни окажется улыбка в ширину улыбки Чеширского Кота.
Татуировка на лице моментально лишает человека работы, особенно если в ней есть градус безумия. Татуировку на лице тяжело не заметить. Но нейтралистичный и прохладный Джек таки смог. Он увидел изменения во внешнем виде красотки только тогда, когда она уже не выдержала и сама заговорила о значении тату.
— Первая буква это твоё имя. Как тебе, а?
С просверком в заинтригованных глазах Хэлван прелюбезно, почти что ласкательно дотронулся до пульсирующего от тонны размышлений затылка верной спутницы и смахнул подоспевшую слезу указательным пальцем.
— Да всё хорошо. Но я в большом ахуе. Реально, блядь, в ебаном пиздоахуе. Ты мне всё проспойлерила, маня! Теперь я знаю, что ты пожертвуешь внешностью и этот фильм, в котором мы официально состоим на главных ролях, не будет мне интересен во время просмотра!
Пятнадцатого сентября две тысячи двадцать третьего. Нефтехимический комплекс в штате Веракрус на востоке Мексики.
Нарядившись в синее экстремально облегающее платье, ни о чем не думая, красавица Алисия шагала к своему пирожку. Джек был кое-чем удручен и неприкаян. Снова глупые супергерои сорвали его планы! Ох, а ещё Джек находился в невосторге от того, что она пытается всюду лезть, даже тогда, когда её не просят! Флинн лишь хотела поддержать, снять напряжение, а в ответ огребла несколько ударов с самым несправедливым обвинением. Видно, такова участь всех влюбленных…
— Ой, извиняюсь, я не хотел тебе вмазать. Нет, вмазать-то хотел. Но только конём в твою дырку. Колотушки с секуциями должны осуждаться даже в наших отношениях…
Сам психопат пребывал не в духах, точно муху проглотил и смотрел на всё сентябрем. Один план, оказываясь негодным, живо сменялся другим, но всё было не так, совсем не так, как просила душа. Один план полнился лишними деталями, к которым Хэлван относился, скорее, отрицательно, а другой, наоборот, в противовес сложному плану был тупым и легко выполнимым. Это также гневило безумца. Казалось, золотую середину найти невозможно, какой план не придумай – в каждом будут свои недочеты. Еще эти гнусные попытки Бзик привлечь внимание к своей сраной персоне… Хэлван потихоньку уничтожал в себе сексиста, чтобы часочком не убить упрямую мартышку. Чтобы не говорило его раздражение, Алисия немало сделала для их парочки, в частности для него.
— Мы через столько прошли вдвоем. Теперь ты хочешь меня везде и всегда.
— О, да! – Джек покорно соглашался с Алисией, удовлетворяя себя и её, потакая лжи и увеличивая зло всего мира, — Ведь ты убила свою родную мать, распластала её по полу, села не неё, так чтоб не вырывалась, на морду намотала сначала тряпку, потом скотч… и ради кого, спрашивается? Ради меня, конешна ж. Ну, так, с какого хуя я не могу быть с тобой мягче хотя бы на долю процента? Из-за
меня еще никто никого не убивал…
Одиннадцатое января две тысячи двадцать второго. Мракан-сити.
Новый год начался не настолько благополучно, как хотелось бы городу: нежелательные последствия незабвенных рождественских празднований появились скорее скорейшего, оставив горький след в сердцах миллионов честных мраканидов и открыв глаза на гнилую сторону викториальных, высокоторжественных дней. И кто бы из приезжих или некоренных мог представить, что речь пойдет не о нравственных проблемах массовых гуляний, а о парочке сумасшедших, которым взбрендило выбраться в люди и получить неплохое, или хотя бы не ужасное общественное положение плохими и ужасными методами. А случилось это так…
…Некоторые автомобилисты приветствуют катание по ночному мегаполису в легкий снегопад. Аналогичное можно сказать про безудержных романтиков – Джека Хэлвана и Алисию Флинн — чьи амурные совместные мазючки всегда стоили гигантских масштабов человеческих жертв, социального спокойствия и уверенности в наступлении посткризисной эры Мракана. С появлением на улицах “масок” безобидный криминал отошел даже не на второй, а на третий план, уступив дорогу фанатичным террористам с обслюнявленными клыками. До Спауна и Ко только-только доходило, что своим вмешательством они не решили проблему, а лишь усугубили положение, спровоцировав чуть ли не военные разборки с агрессивной нечистью вроде… (о ком вы сейчас подумали, дорогие читатели?) Джека Хэлвана и его невменяемой подружки.
— Дави их! Дави, кого видишь! Дави, кто только попадется под колеса! Ты — мой герой! – Алисия занимала своё коронное пассажирское кресло и в районе нескольких раз за минуту поддразнивала любимого налегать на разбегавшихся в стороны, пуганых граждан, — ДАВИ! ДАВИ! ДАВИ! Пхахахахахаххаха!
Джек ни в коем случае не желал огорчать Бзик. Более того, ему самому нравились её распоряжения. Следующим сбитым человеком, после старушки, несшей два тяжеленных пакета, оказался хиленький очкарик, видимо, студентишка, спешивший обрадовать родных высокими оценками.
— В послепраздничное время очень удобно очищать организм города от биоорганизмов! Всё для тебя, дорогуша, всё для тебя!
За время головокружительного рейсинга рехнувшийся дуэт сбил, по меньшей степени, десяток пешеходов, из которых выжило максимум… нисколько, учитывая, с какой скоростиной гнал их бордовый Lamborghini Veneno Roadster! Блондинка старалась сопротивляться множащимся в утробе злорадственным шквалам, но эти шквалы происходили столь часто, что она то и дело подпрыгивала на своём сиденье, ударяясь головой в мягкий потолок кабины, жалобно курлыча и сексуально повизгивая.
— Дави-и-и-и-и-и-и-и-и-и!
…Меж тем демон-защитник стоял на крыше одного из зданий, совсем неподалеку. Всматриваясь в прирастающие цифры уникального спаун-дальномера, черный силуэт, облепленный “волшебными” снежинками, плавно двигался к краю, чтобы совершить полет с помощью стайлондского плаща-парашюта и приземлиться точно на машину шибзанутой парочки. Мститель наблюдал за Джеком и его чумной марионеткой Алисией с неделю, оттачивая все детали плана мести до совершенства. Предыдущие провалы, как вариант, свидетельствовали о ненадлежащей, слабой подготовке. Поэтому Темноку (прозвище Спауна, приобретенное в процессе сотрудничества с мраканскими копами) пришлось неабстрактно помаяться и выработать идеальную схему нападения. Им уже не верховодила старая добрая тяга к справедливости. Мораль и пацифизм остались в бывалышных годках. Так что нынешнего Спауна/нынешнего Вэйна, грозного, израненного стажем непримиримо-ультиматистского антигероя-линчевателя воспринимать миленьким мальчиком было очень трудно. Его постоянное пофигистическое выражение, скрытое за маской, но будто выставленное всем напоказ, вызывало только недоброжелательность.
“Я отомщу за тебя, Кертес. Я отомщу за тебя, друг. Пока живой, я буду мстить им всем. Это моя дань памяти тем, кто погиб из-за моей слабости…”
Спаун добрался до конца крыши и мельком посмотрел вниз. Ландшафт города ночи… Ничего особенного. Плащ каждый раз поднимался во время падения, затормаживая его и делая в какой-то мере развлечением. Демон обладает высоким интеллектом, большой силой и умением парить на чёрном плаще…
— Уха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – продолжая сеять смерть, блажной охаверник Джек Хэлван уже совершенно сбился со счёта. То же самое касалось и олаберной Алисии, которая вообще считать не умела. “Бонни и Клайду” было плевать, сколько дурачков отправится к богу. Лишь бы побольше отправилось… — Простодырка стрекоза пробуянила всё лето! Мороз долбит, бабок нету, стала умирать! Пизда!
Целеустремленно-азартный линчеватель уже летел за ними следом, находясь всего в нескольких метрах от Lamborghini Veneno…
— Греховодница мартышка, увидав слоновью письку, сделала слону минет. Когда ж в любви союза нет…!
Теперь Спауна отделяло чуть меньше метра.
— Вкус течки, приветствую, старт! Со всеми полагающимися ванильными воплями и розовыми вздохами! У котов на дворе, видать, март! Им, беспечным, всё по хрену!
Теперь, когда до столкновения почти стокилограммового Спауна с красивой машинюшкой оставалось несколько ничтожных, крошечных мгновений, Алисия успела кое-как прореагировать и заорала водителю на ухо.
— Пудинг! Опасность! Нас пытаются поймать!
Джек автоматически затормозил, чтобы по шаблону исполнить въевшийся в разум порядок “обрядовых” предприниманий в случае внезапных атак демона-защитника, и снова набрал скорость, вовремя поддал газку!
— Вылезайте! Покатались, и хватит! – Спаун проделал здоровую дыру в крыше спорткара металлической перчаткой и попытался поймать хулиганку, но рука поймала лишь воздух.
— Ау! — притворно забоялась Алисия, — По-каковски ты пиздишь? — подцепившая у “пудинга” экстравагантную привычку выражаться обсценно.
Вторая попытка мстителя обвенчалась большим успехом: все пять резиновых пальцев схватили растрепавшиеся некороткие волосы Джека. От резкого побаливания психопат как-то моментально врубился в происходящее и громко матюгнулся от всей гнилой души.
— Пидор, блядь!
Опьяненная узренной сценой, как ненавистный растреклятый Спаун собирается пленить пирожка, помощница суетливо засоображала. В ней замаячили серьезные конфликты, в числе которых был нерешенный конфликт личности Алисии/Бзик. Сейчас у неё имелось всё, что душе угодно и сколько угодно, Джек давал ровно то, чего не доставало ей в прошлой жизни избалованной богатенькой дочки знаменитой психиатрши. Но сейчас у неё было на всё про всё пара мигов. Если ничего не получится — пирожочку наступит пиздец. Спаун при всей своей резиновенькой няшности вряд ли простит им досрочный уход своего сердечного товарища и сопатрульника Красного Спауна…
(об этом подробнее в предыдущем романе)
— Не смей трогать моего парня, ты, большая громоздкая летучая мышь! – Алисия выстрелила в приставучего вражину целых восемь раз, но ни одна пуля не причинила супергерою сколько-нибудь существенного вреда.
— Да отцепись ты, урод, в самом деле! Ой… — к своему огромному везению, Джеку удалось согнуть колено, поднатужиться и сбросить конкурента на звание самого пугающего персонажа Мракан-сити с помощью удивительной функции катапультирования из Lamborghini через боковое стекло с потерей двери. Псих насилу-насилу дотянулся левым коленом до треугольной фиолетовой кнопки. В мире не сыскалось бы подонка, равного ему в умении красиво отлытать и потом
троллить, смакуя неудачи конкурентов, — На тебе, жри! Жри! Жри! Жри!
…Спаун в очередной раз недооценил инстинктивную хитринку антагониста и приземлился с дверью на животе посередь многоголосной и многошумной оснеженной проезжей части, серьезно отстав от преступников. Виной тому не столько его нерасторопность, сколько эмоции, идущие независимо от опыта
непревзойденного тактика, величайшего детектива и эксперта множества сфер.
“Это еще не конец. Вот увидишь. Я обязательно приду за тобой. И тогда тебя ничто не спасет. Можешь прямо сейчас молиться всем богам мира…” — не имея несгибаемого намерения из-за устали, аккумулировавшейся в течение долгих недель поисков, тренировок, духовных скитаний и пребывания в пещере, но и не собираясь забывать все обиды, демон-защитник дождался, пока несчастный Lamborghini совсем исчезнет из виду и незаметно до хруста сжал оба кулака. Из него сдержанно и отрывисто вышло, как из настигнутого аспермическим оррером:
— Безумный мир, безумный город, безумный… Джек… — таким образом, завершилась очередная глава в бесконечном противостоянии психопата и мстителя.
^_^ ^_^^_^^_^ ^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^
Big mad smile♥ ♥ Big mad smile♥ ♥
Big mad smile♥ ♥ Big mad smile♥ ♥
^_^ ^_^^_^^_^ ^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^
Десятое января две тысячи двадцать второго. Мракан-сити. “Итальянский Жеребец”.
Заведение молодого гангстера Сальваторе Матераццо, находящееся в Малом Риме, в районе, получившем данное название из-за засилья в нём итальянских мафиозных элементов, пользовалось убедительной популярностью как среди мелких сошек организованных преступных группировок (ОПГ), так и среди влиятельных “папань», давно заработавших себе имя. Этот модняковый стриптиз-клуб,
пропитанный блеском, гламуром и шиком, оказался под властью новой кровожадной банды, главарем которой был…
— Джек, пожалуйста, я завязал! Честное слово! Ну, сделай мне скидочку, позволь выползти сухим! Мой бизнес ведь никак не навредил тебе, согласись! Ты… ты же согласен?
Кто оттягивался в Жеребце хотя бы раз, прекрасно знает, что Жеребец – это, прежде всего, камерная обстановка, соблазнительная музыка, самые красивые девушки на свете + атмосфера флирта, дающая ровный тонизирующий эффект, достигающийся быстрее за счет периодических физических встрясок. Не видя никаких преград, Сальваторе оставался хорошим бизнесменом на протяжении всего существования клуба, потому что макаронники, как никто, чувствовали последние тенденции, а Сальваторе был типичным макаронником.
— Ты не просто всем надоел с суванием палок в колеса! Ты остоебенил всем! А я… общественный защитник, деятель, если хочешь! Я укорачиваю жизнь всем остоебенивающим остоеб…щикам…
Сальваторе, имевший прозвище, аналогичное названию его же царства разврата,
известный в криминальных компаниях, как Жеребец, старался избегать нежелательных знакомств с другими преступниками. По большей части, в такой чрезвычайной осторожности виноват отец Сала, закончивший, мягко говоря, не лучшим образом. По сравнению с более жестоким и тираничным папанькой молодой наследник грязной империи был ссыковат и часто обращался за помощью к своему дяде, сеньору Гарсетти, так как у него не всегда получалось руководить бандой в одиночку, отчего, бывало, страдал и “наварчик”.
С появлением в Мракан-сити кучки разноперых фриков, этаких неординарных личностей, на сутенера обрушились беды, несчастья, удар за ударом! Бизнес летел к чертям из-за Спауна, а союзников находили мертвыми в лужах собственной крови. И вот на пороге клуба появилась смерть во плоти – Безумный Джек, гроза всех бедных и богатых, чей кроваво-внушительный репертуар совсем не соответствовался его придурковатому поведению, нарочно кривому голосишке и бесконечному пародированию самого себя.
— Эй, сводник-шмаровоз, я с тобой вообще-то тут полемизирую! Ты шо, раздаточную консервную вилку проглотил ненароком? – даже играя в карты и произнося, вроде, безобидные подколы, Джек производил впечатление существа потустороннего, к которому небезопасно приближаться ближе, чем на десять метров. Сальваторе, как и все, подобные ему ссученые гангстеритто, выглядели при Джеке беспомощными, хоть и не смешными клоунами, и ни черта не устрашали.
Резкая невыносимая боль в висках с последующим постоянным напряжением, волна жара, частичное онемение языка и повышенное сердцебиение… Сал прилагал огромные усилия, чтобы угодить посетителю. Бесплодные, напрасные усилия!
— Да нет, мистер Хэлван, не берите в голову. Всё… в порядке! Просто я никак не ожидал увидеть вас здесь! Это такая честь для меня, правда… — на языке Сальваторе был бесконечно рад и доволен принять у себя Джека, но его слова шли вразрез с прогрессирующими негативными мыслями.
“Il mio dio, deve piuttosto liberarsi da questo fenomeno da baraccone. Gli italiani ambiziosi anche amano la purezza. Ma da lui porta un tal puzzo questo…”
(Бог мой, скорее бы избавиться от этого урода. Итальянцы честолюбивый народ и любят чистоту. Но от него несет такой вонью, что…)
Безумный Джек промышлял картежом на столике, стоящим у окна, всматриваясь сияющими глазками в цветастые изображения на плотных листках и злясь, когда ничего не находилось. Соигровщиком психа выступал ирландец Готфрэйдх О’Рейли, обожавший рисковать чужим имуществом, но хищнически державшийся за своё личное.
А рядом, за проходом, закрытым богато расшитыми сине-желтыми декоративными занавесями, танцевала возлюбленная Джека – недавно сбежавшая из психиатрической клиники, сумасшедшая и сексапильная Бзик, хихикающая и обвивающая руками выдуманные предметы вертикально-удлиненной формы. Бегущее волнами, её гибкое тело притягивало взгляды итальянцев, как и прыжки через скакалку, как беспорядочные провокационные подмигивания, как каждый её жест и каждое движение. Стрипклуб терял всякую ценность и мысль, когда на арене появлялась Алисия!
— Как ты тут справляешься без меня, пирожок? Ты еще никого здесь не тюкнул? – прыгнув к Джеку прямо на колени, Бзик сорвала ему всю игру, о чем маньяк не сильно пожалел, поскольку карты не входили в сферу его интересов.
Оказавшись объятым лаской сопричастницы всех своих последних преступлений, злодей приценивающе сощурился и подергал пальцами нижнюю губу:
— Не тюкнул в темечко, не вышел из яйца, не прокукарекался. Но еще не вечер. Наверстывать не поздно никогда… — потом лохматый сунул подвижную конечную часть кисти руки в рот Алисии. Та на короткое мгновение представила, что сосет не его палец, а его член, и от счастья аж порозовела!
Сальваторе Матераццо, которому всё это начало надоедать, едва не вспылил. Лишь осознание опасности, ОГРОМНОЙ ОПАСНОСТИ, уберегло сутенера от самой страшной ошибки, какую только может допустить коррумпированный торгаш-псевдоромантик, с утреца заряженный коноплей, двумя литрами шампанского Франчакорта и еще черт знает какой химией. “Не все шутки неплохи, не со всеми шутниками можно шутить”.
— Хэлван, давайте поговорим как взрослые люди. Не нужно впадать в инфантилизм. Я уверен, мы можем найти общий язык. Для этого нужно ваше одобрение, естественно.
“Sebbene porti da. Forse già domani imparerò a parlare tutte le lingue del mondo subito, forse, lancerò il club e comincerò una nuova vita, più onesta, e beatamente dimenticherò il clan di Materazzo. Ma l’inferno sebbene porti da…”
(Хоть бы пронесло. Может, уже завтра я научусь говорить на всех языках мира сразу, может, брошу клуб и заживу новой жизнью, более честной, и блаженно оставлю клан Матераццо позади. Но, черт возьми, хоть бы пронесло…)
— Отойди, пупсик… — Джек попросил напарницу встать, чтобы лучше видеть Жеребца, особенно его встревоженную мимику, — Взрослым, знаешь ли, приспичило дебатировать. Ну, так и не станем расстраивать их…
Заметив расположенность гостей к конструктивному диалогу, итальянец лишь немного смутился и поправил разноцветный галстук, надетый поверх золотой куртки с блестками. Придача себе очень важного вида пошла ему определенно не на пользу. Так гангстер стал еще смешнее и нелепее…
— Выполню всё, по мере своих сил, всё, что пожелаете. Только дайте намек, стоящий вашего величия!
Маньяк обожал ловить жертву на слове, в связи с чем данный расклад устроил почти всех участников полилога (почти – ключевое слово). Хэлван живым манером сочинил желание, которое Сал будет обязан удовлетворить в кратчайшие сроки.
В ту же минуту Джек и Алисия обменялись ключами от сердца, посмотрев друг другу в глаза. Вздрогнув, отвязная блондинка причмокнула губами, погладила “пирожка” по головке, побегала по лицу “пудинга” ногтями, маникюр на которых сочетал синий цвет с золотым, и… подошла к Сальваторе впритирку. Она заставила его присесть на ближайший стул и буквально повисла на гангстере. Пенис итала ужасно напрягся и запульсировал в тёмно-синих джинсах прямого кроя. Единственным сдерживающим фактором служил Джек, глядевший на них с неясным выражением. Ни у кого из присутствовавших не возникало сомнений, что при любом другом раскладе владелец клуба не стал бы валандаться с психичкой Алисией, а трахнул бы её, не заводя в туалет.
— Ты готов искусать меня, щеночек? – Бзик стреляла в Жеребца глазами и кадрилась, словно заказывая часовой абонемент в его ложу, — Лично я могу загрызть живого быка в прямом смысле! Пха-ха-ха-ха! – и иным часом выдавала смешки, напоминавшие о неровном психсостоянии проказницы.
— Джек, ты… ты зачем пытаешься меня развести? – фрязин заменжевался, как типичный персонаж бразильских мелодрам, обаятельный и нахальный проходимец-антигерой без остроты языка, но с гладенькой мордашкой, — Я не пойму, что она от меня хочет?
Намеренный извлечь максимум забавы от сложившейся прикольной ситуйовины, Хэлван пролопотал несколько предложений подряд и посмеялся с собственного юмора.
— Здесь у нас гангста и весь такой сталкеро-западший в наша-няша. Эй, гангста, давай ты станешь мужиком и будешь держать своё слово, а не разбрасываться им! – для большей аподиктичности маньяк махнул заряженным стволом, после чего положил пистолет на середину стола.
Интересно, почему все видят какую-то любовь в отношениях Безумного Джека и Бзик, в отношениях, не лишенных садизма и рукоприкладства со стороны мужчины? Нет, Бзик от Джека без ума, а вот Хэлван, по мнению большинства, просто вертит своей «Любимой Игрушкой», просто пользуется своей вещью. Не то что бы садист способен что-то чувствовать к кому бы то ни было. Мало ли, что у него в голове. Может, Хэлвану просто нравится, как они смотрятся вместе, может, это дает ему веру в собственную исключительную значимость + уверенность в том, что весь окружающий мир обязан его уважать.
— И? Что я должен сделать? – не понял Матераццо, еще более скосомордившись.
Джек легонько пододвинул пистолет пальцами к себе, даря итальянцу прекрасную возможность лично догадаться, о какой просьбе может пойти речь. Но Жеребец так и не смог раскусить блестящий хэлвановский замысел, вследствие чего психопат не нашел никакого другого варианта насолить психике сутенера, кроме как “выложить на стол все карты без утайки”.
— Ты? Да ничего особенного! Уверяю, ты уже делал эту хрень много раз. Просто возьми её в качестве подарка под ёлку, отведи в дохера романтический угол и отсношай её тамки! Перспектив не обещаю, но удовольствие на пару вечеров тебе обеспечено. Потом вспомнишь этот день и скажешь, что из Джека Санта-Клаус шо надо, да по почте угощения пришлешь…
Несмотря на то, что соблазн одобрить предложенное был очень велик, Сальваторе не повелся на явный розыгрыш, чем, возможно, обидел Безумного.
— Нет-нет, это твоя женщина, а не моя. Не во гнев будет сказано, чужого я не беру. Так уж меня воспитали. Так что извиняй…
Джек вскипятился, Джек разгневался, Джек разозлился, Джек взбеленился, Джек чуть не свалился со стула, Джек устроил забавное представление, продемонстрировав свои таланты и изобретательность перед всей собравшейся публикой. Перед Алисией, перед отморозками…
— Ты не берешь? Не берешь, сука? Значит, крошка Сал поднялся, блядь, утром. Хмурый, блядь, нахуй. Изо рта вонище идет, такое, что, блядь, пиздец. Хмурый, блядь, охуительно, нахуй. Оделся, голову, блядь, мыть не стал, ну ее нахуй и так почти лысая, нахуй. Выползаю, блядь, из квартиры, спускаюсь в гараж, подземный, ебенть. Звоню охраннику, нахуй, мол, пусть приезжает, да побыстрее. В ответ один гудок, бля. Второй гудок, блядь. Третий гудок, блядь. Мудак, блядь. Четвертый гудок, ебаный в рот. Тут берет, скотина, трубку. Ору ему, блядь, хмурной охерительно, не выспался ни разу. Ору, пизда, открывай второй подъезд, сука, блядь, ебать тебя в три жопы старушьим костылем, ебливость хуесосная! Тебя попросили взять, а ты не берешь! Ты пообещал, но не сдержал обещания! Ты не взял то, что тебе предлагалось… тогда возьми ЭТО, Сал!!! Возьми это! Не тормози! ВОЗЬМИ-ВОЗЬМИ!!!
Алисия стремительно вскочила с колен Сальваторе, отпрыгнув в противоположную часть высоко барского салона и расплывшись крейзи-улыбкой.
Душонка психопатки ликовала в ожидании страстей, а до сюрприза с ожидаемым исходом оставалась пара-тройка секунд. Выходное отверстие канала ствола уже смотрело прямиком на итала. Выстрел был неминуем…
Рука Джека дернулась – БУМ. Еще раз дернулась – БУМ. В третий раз дернулась – БУМ. Матераццо откинулся на спинку стула. Жидкость из его рта потекла равномерной струей, а золотая куртка заляпалась в жидкости. Свет перед глазами гангстера погас навсегда. И даже настойчивые светлые пятна, экспрессионистические груди Алисии, вылезающие из-под зовущего синего лифчика, не смогли протиснуться насквозь, через беспроглядную тьму, подтвердив несколько злых известных истин, среди которых истина, согласно которой мертвецы неспособны наслаждаться видом полуголой блондинки-искусительницы, традиционно заняла первенствующее место.
Это совершенно шикарная сцена комплексно раскрыла основу сущности Безумного Джека: псих просит Алисию отдаться бандиту, и тот должен либо согласиться, либо дать отказ. Сальваторе отказывается, мол, “твоя баба, чувак, все дела”. Подвох кроется в том, что в данной ситуации варианты спасения изначально отсутствуют и оба решения – вдохновители на убийство в той или иной степени. Хэлван все равно бы прикокошил сутенера, так как 1)й вар. – Сал принимает подарок и приступает зацеловывать Бзик, значит, он посягнул на тряпичную куколку Джека, позарился на святое, что категорически воспрещено всем живым и мертвым, и 2)й вар. – Сал даёт отрицательный ответ и тем самым оскорбляет и Джека, и Бзик, типа, она недостаточно хороша и проигрывает большинству стриптизёрш Жеребца. В этом весь Джек Хэлван и, господи помилуй, как же это… как же это офигенно!
— Уа-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
^_^ ^_^^_^^_^ ^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^
Big mad smile♥ ♥ Big mad smile♥ ♥
Big mad smile♥ ♥ Big mad smile♥ ♥
^_^ ^_^^_^^_^ ^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^
Пятое апреля две тысячи двадцать первого. Мракан-сити. Психиатрическая клиника Антнидас. Отделение для особо буйных.
В бескрайнем, бесконечном мире существует коридор, по которому нам всем суждено пройти однажды. В конце его мигающий свет, это свет потолочных ламп. В палатах, в комнатах по бокам, часто соблюдается покойницкая тишь. Лишь изредка доносятся признаки человечьей суетени и скрип колёс носилок. Не каждому известно, но, обычно, данная клиническая гармония касается только тех объектов, где лечатся безобидные больные. Не серийные убийцы. Но таких отделений в Антнидасе – минимум. Все остальные этажи и сектора – тот еще ад, нахождение в котором сулит в лучшем случае смерть, а в худшем… утрату всего человеческого. На примере пациентки, поступившей в клинику две недели назад, можно легко убедиться в парадоксе, гласящем о заразе безумия: стоит проникнуться душевным миром какого-нибудь психа и дороги назад уже не будет. “Вы незамедлительно угодите в расставленные сети лжи, и яд, дурманящий разум, прососется во все ваши расщелины и прорехи”.
— Как считаешь, каковы мои шансы с ней замутить? – спрашивал один медбрат другого, направляя свои шаги к напарнице знаменитого садиста-маньяка Джека Хэлвана, — Слыхал, кто-то уже интересовался предпочтениями Флинн. Так вот, после первой и единственной попытки сближения с отвязной идиоткой беднягу обнаружили мертвым с ключами во рту.
Тот другой пожимал плечами, пропуская мимо ушей сарказм сотоварища. Оно и понятно. Отрабатывать смену всегда легче, когда никто и ничто не пытается тебя загрузить.
— Спешу оповестить, но в жизни есть и более занимательные вещи, чем преувеличенные истории о нападении пациенток на мужчин. Флинн уже давно никто не воспринимает всерьез, чего и тебе, между прочим, советую.
Господа, которые никогда не сидели в подобных местах, не могли задуматься вопросом, как часто персонал позволяет насилие? И наоборот, бывают ли у сестер и санитаров любимчики – пациенты, отношение к которым близко к определению снисходительного? Подобная ситуация, безусловно, вероятна, как и грубое поведение от лица персонала, как принято, ненавидящего пациентов, не принимающего их за людей.
Физическое наказание гарантировалось за малейший отказ, как, беря для примера, отказ от приема прописанных врачом медикаментов, считающийся проявлением агрессии и подавляющийся самыми безжалостными методами. И избави господи непослушных от избиений и застращивания, последствия которых могут оказаться самыми разными: от получения увечий средней степени тяжести вплоть до первостепенной комы, отрицающей движения и рефлексы.
— Мы почти на месте… — оповестил младшего медицинского сотрудника начальник охраны Антнидаса Аарон Кэш. От видатого укротителя психованных сучек и грозы всех мятежных лунатиков посыпалась гора предупреждений и поучительных советов, необходимых для выживания в данном месте, — Помни, наша пиковая дама своеобразно встречает посетителей. Не сболтни лишнего и не приближайся к женщине Джека. Если ты вдруг выведешь Флинн, и Флинн скажет, что ты труп, знай, ты занесен в список Хэлвана и когда-нибудь её парень обязательно до тебя доберется. С шутниками шутки плохи…
— С шутниками? – покривился младший сотрудник, сочтя такое обозначение безжалостных подонков недопустимо ироническим
— Это не ко мне… — заявил о своей непричастности Аарон, — Так наши Бони и Клайд себя назвали. В интересах лечебницы с ними не спорить и умеренно потворствовать Флинн…
Страхи начальника охраны было нетрудно понять. Никогда не знаешь, чем может обернуться умаление потенциала злопамятных скотов-любовников и их честителей-фанатов, тайно претендующих на трон принца-клоуна преступного мира. Антнидас содержал чудовищ, которых сам боялся и к которым испытывал дюжую аверсию.
Внешность ангелочка, сущность беса.
Она — красота с огнём наперевес!
Милена дьявола сама себе принцесса,
Любовь к безумию – безумки ахиллес.
Мисс покорила хит-парады фриков,
Заполучив вуматный титул Бзик.
Кошачья грация вкупе с коварьем тигра,
Она – шали валькирия, слово-о-ом фрик!
Жертва изнасилования в прошлом,
Теперича насильница мужчин.
Она – богиня пошлости и пошла,
Бзик заместо тысячи причин…
Проводя ознакомительную экскурсию, Аарон привел новичка в помещение со стоявшей посередине стеклянной камерой и с привлекательной беловолосой красоткой внутри, выполнявшей комплекс гимнастических трюков на полу. Охваченный чем-то, что весьма близко к сексуальному интересу, медбрат не успел полюбопытствовать, как получил подробное объяснение по поводу заключенной.
— Какие прилагательные пришли в твою голову при виде этого божьего создания? Загадочная, неповторимая, дерзкая, нежная, воздушная, грациозная, женственная, сногсшибательная, не так ли? Всё это о ней! Но, работая здесь, нужно помнить, что за милой оболочкой нередко прячутся чудовища, готовые разорвать тебя в пух и прах при первой же возможности. Например, эта порешила собственную мамашу несколько лет назад, организовав массовый побег заключенных, чем завоевала доверие самого Джека Хэлвана! О нем-то ты наверняка проинформирован. На руках нелюдя свыше сотни убитых, и сам бог не знает, скольких еще к нему отправит этот изверг…
История пациентки не оставила равнодушным примерного слушателя, и новопоступивший сотрудник почувствовал тяжесть + дискомфорт в затылке и шее.
— Мда, узнаешь такое – спать не захочешь неделю. И как вы только исполняете свои обязанности в атмосфере вечной угрозы и страха? Вам, должно быть, сотню раз хотелось уволиться!
— Не волнуйся, риск у меня в крови! – по-мужски съязвил Аарон, отступив на два шага, чтобы не мешать парню с просмотром “мультипликационных” кривляний бесновки.
“Заводная обезьяна” извивалась, делая сногсшибательные, соблазнные изгибы, как бы вертя на узкой части туловища невидимый обруч, приманивая парня к себе. Тот пока лишь изучал свои ощущения, то решаясь подойти, то опять отступая.
— Малыш, не хочешь к мамочке в объятия? Я люблю детей больше жизни и у меня всегда припасено молоко!
Закрыв на секунду глаза, чтобы убедить себя не заговаривать с маньячкой, медбрат открыл их, как только понял, что проиграл борьбу с собой. Очевидно, на свете существуют красавицы, перед которыми никто не в силах устоять, даже если они сумасшедшие, и Алисия входила в число сирен-унадчиц. “Большинство демонологов считают, что, поднимаясь на Землю из глубин, дьявол принимает женское обличие”.
— Включи мужика, пофлиртуй с ней. Если дёрнется – жми кнопку на стене. Мига не пройдет, как электричество вытрясет из неё остатки мозгов – посоветовал Аарон, внимательно следя за начавшимся диалогом Флинн и младшего сотрудника, который, похоже, его даже не услышал, насколько увлекся общением с больной.
Заключенная прошлась проколотым и татуированным языком по стеклянной стене, словно к залупе по “стволу” Джека, перебудоражилась и добавила в кровь адреналина мечтой, что когда-нибудь вновь увидит пудинга. Источником зажигания света надежды в чокнутой всегда были любовные фантазии, связанные с подавлением собственной воли. И в такие моменты любой другой человек, особенно мужчина, начинал раздражать капризную прохвостку.
Парень долго стоял, определяясь, с чего лучше начать, как заговорить с ней, и первые предложения выдавил путем неимоверных усилий.
— Ненадлежащее поведение пациентов, как основная цель изменения принципов лечения, в большинстве случаев это банальное ужесточение мер. Я бы очень не рекомендовал вам шалить, учитывая, что вы натворили и по каким причинам загремели сюда в качестве… сами знаете кого!
Бзик засмеялась во весь голос, контрастируя с пугливой спокойностью медицинского сотрудника, и почесала Spoiled chick и J на щеках.
— Оу, мои татушки начинают зудить, как только ты открываешь свой ротик. Вряд ли это совпадение! Ну, же, не бойся выпустить мамочку, малыш… — заключительные слова были произнесены вкрадчивым шепотом, — Я вся горю!
Оказавшись перед непростым выбором – изведать прелести поехавшей пассии Джека или воздержаться от заманчивого предложения, медсотрудник серьезно замешкался. Он не проработал в клинике и двух недель, но ему уже хотелось бежать как можно дальше от Антнидаса. И для толчка требовалось совсем немного, совсем чуть-чуть.
“Господи. Да у неё и впрямь на вышке не всё благополучно. Впрочем, чем черт не шутит. Почему бы не рискнуть? Может быть, эта крошка устала от безумия, и ей наконец-то захотелось любви. Долой беззубого Аарона с его приписыванием демонических качеств”
— Надеюсь, ты провела защитный ритуал, потому что в ином случае кому-то очень нехорошему сейчас просто… не поздоровится! – пока Аарон отвернулся, отвлекшийся на что-то в противоположном конце коридора, младший сотрудник вытащил из широкого кармана халата беспроводное (дистанционное) устройство управления камерами на этаже и тремя нажатиями выбрал камеру Бзик.
— Ох, мне не терпится, кому-то наподдать! – буквально изнемогала “артистка”.
Через полминуты дверь открылась. Маньячка не могла представить себе такую роскошь — оплошливый дебил, легко поддающийся на самые смешные провокации. Любое неосторожное слово, даже жест могли вынудить этого молодого человека совершить нечто архиглупое. Персонал Антнидаса участвовал в спецтренингах по противодействию уловкам и манипуляциям со стороны психов, квалифицированные психологи обучали сохранять хладнокровие, потому как хладнокровие – гарантия безопасности, но реальная практика всегда сложнее тренировок, а сотрудник как-то уж очень быстро поддался “чарам” Бзик, позаимствовавшей талант играть в шахматы живыми игроками, ясное дело, у Джека.
— Ты поможешь мне? Ты можешь забыть о морали и помочь мне? Хорошо. Что? Я пойду с тобой, если понадобится… — легко поддающийся целиком зашел в камеру. Алисия уже приготовилась.
— Да, конечно. Но есть маленький нюанс…
— И… какой же?
— Я верна лишь одному единственному!
Тут какое-то чувство сверхреальности охватило Бзик, резкое помутнение нахлынуло подобно высокому цунами, смывая все прочие чувства, и красивая убийца, некультурно хмыкнув, взяла спрятанный в белом носке длинный скальпель, заточенный с обеих сторон и очень-очень острый, и вонзила скальпель в верхнюю часть носа паренька, примыкающую к вспотевшему от испуга лбу. Хирургический нож, долго ждавший своего часа, по-голливудски застрял в гладкой глабелле. Тело, из которого вот-вот вышла жизнь, не сразу скатилось вниз по стеклу, а какое-то время простояло в неподвижной позе.
Аарон запоздало повернулся, и Бзик предстала перед ним во всей своей наготе омерзительно красивой психопатки с извращенным пониманием мира и трагически распущенными, белыми локонами, психопатки, вуалирующейся под шлюховатую дурочку, когда это нужно, психопатки с безумно-безумной улыбкой, растянувшейся почти до ушей! По сравнению с такой “штучкой” нач охраны выглядел жалко и неубедительно…
^_^ ^_^^_^^_^ ^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^
Big mad smile♥ ♥ Big mad smile♥ ♥
Big mad smile♥ ♥ Big mad smile♥ ♥
^_^ ^_^^_^^_^ ^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^^_^ ^_^^_^^_^
…Не советуясь и не спрашивая мнения, наперекор всем предыдущим уверениям, врачи доставили Эмилайн в пресвитерианскую больницу по распоряжению человека, который вежливо попросил их не называть ей его имени. “Роберт Сойер, не молодой, но статный мужчина, начальник департамента полиции Нью-Йорка”, как хотела бы думать Эмилайн, потому что ей гораздо легче насоздавать тысячу фантазий, и предаться им, чем принять правду, что она больше не работает в полиции, что Безумный Джек, и только Джек, разрушил её жизнь, что часто унижающий её Роберт на самом деле
комиссар полиции, а вовсе не врач. Каким бы это не пахло тупизмом, какой бы порядочной тварью-притварью не считала себя Эми Тёрнер, постоянно выпутывающаяся из разных передряг и вечно в них попадающая, как бы долго не менялась грустная картинка, никто ничего не мог сделать, т.к. никто толком не ведал о её проблемах. Единственным, хоть сколько принимавшим участие в жизни Эми, был офицер Уильям Хартл. Но теперь, когда полицейского не стало, не стало и надежды, что получится обелить своё имя и вновь приобрести доверие, если не окружающих, то хотя бы доверие со стороны самой себя – дисциплинированной, собранной, словом прежней Эмилайн Тёрнер.
— Доктор! Вы здесь? Доктор, вы могли бы подойти? Я хочу поговорить! Я имею право знать, за что меня здесь держат! Я ведь не совершала ничего плохого, чёрт возьми! – очнувшись после нескольких кубиков хардкорного снотворного, брюнетка обнаружила себя прикованной простынями к противной скрипучей койке с провисшей сеткой, и неизвестно в какой момент ей стало страшно, так как все её страхи были крепко обоснованы, — Доктор, мать вашу! Я вообще дозовусь кого-то или нет?!
Спустя еще несколько попыток лежачая осмыслила всю опрометчивость данной затеи. Ведь её наконец-то услышали. Но зато КТО: человек, для которого любой её малейший вздох, любое незначительное движение, прекраснейший повод припугнуть сроком в дурке. Роберт Сойер справлялся с неофициальной должностью пристрастчика лучше, чем кто-либо другой…
— Надо же! Посмели подать голос! Что ж, для заурядной пироманки вы чересчур оптимистичны, не кажется? – “любимый” врач зашел в палату, и первым жестом запретил брюнетке открывать рот, приложив указательный палец к её мокрым от слюней губам, — Тс-с-с, это совсем необязательно. Тем более, когда я рядом…
“Что ему только нужно от меня? Вопрос, не имеющий ответа, потому что вряд ли сам психиатр знает, чего хочет. Ублюдок тупо привык к таким манерам. Не зря говорят, что наша работа — это враг, который по капле отнимает у нас нашу человечность. Я думаю, здесь как раз именно тот случай” – Эми усмирялась с помощью гадостных мыслей о жестоком докторе. Это занятие не дарило ей глубокую отраду, зато давало нужный грамм терпения, чтобы не сорваться и не усугубить.
Сойер убрал руки от лица наколотой, и перешел пальцами к её расслабленным ступням. Было непонятно, чего добивался док — испытывал на прочность или пользовался ситуацией в собственную пользу.
— И сколько вы собираетесь меня здесь удерживать? Месяц? Год? Просто я не замечала за собой ухудшений, и, следовательно, не вижу причин здесь лежать. Может, всё-таки подумаете? Вы же, в конце концов, доктор, а не надзиратель… — безобидные провокации Эмилайн, нацеленные, скорее, на призыв мистера Сойера к его дремавшей совести, не дали никакого результата, а лишь раззадорили недобропорядочного, злого эскулапа. Вскоре Тёрнер вообще пожалела, что подала голос.
— Сколько сочту необходимым. Может быть, назначу более щадящее лечение. Но на вашем месте я бы ни на что не рассчитывал. Кодекс профессиональной этики – вещь растяжимая… — вволю измяв пальцы женских ног, Сойер добрался до беспомощных колен и провёл там любительский массажик, — Никто не знает точную правду. О тебе и твоём поступке ходят легенды. Но все, до кого когда-либо добирался слух об истеричке, учинившей пожар в родном доме, желают тебе всего наилучшего. В больших жирных кавычках, естественно…
Попав в ситуацию, где любые предпринятые меры будут бесполезны, Эми подчинилась и даже не пыталась сопротивляться. Во многом потому, что сил для принятия контрдействий становилось всё меньше.
Роберт знал Эми чуть более года. Познакомились эти две противоположности благодаря разговорчивой (неродной) мамаше Эми. Миссис Тёрнер, которая не могла предположить, во что выльется её явно необдуманный поступок, слишком положительно отзывалась о мистере Сойере, потому как тот по натуре актер и обожал прикидываться вежливым. Особенно это действовало на тётенек в возрасте, из-за чего нередко страдали их дети, как та же Эми, которая из-за материнской непредусмотрительности вынуждалась дозволять мерзкие извороты обманщика…
— Как сочтете? Мм, блин, а какой максимальный срок? Год? Два? Это сколько же я здесь проторчу?
Психиатр, вероятно почувствовав волнение в голосе без пяти минут пациентки, едва не порвал свою пасть, какая широкая гримаса расползлась в отвратном выражении!
— Принудительное лечение — это особый вид государственного принуждения, особая мера социальной защиты от действий душевно больных, таких, как ты. Иногда устранение последствий занимает несколько жизней, из-за чего многим, кто здесь задержался, годы
кажутся мгновениями. Это нормально, и, как показывает практика, человек привыкает ко всему…
— И зачем же, спрашивается, вам всё это нужно? Вам мало моих покаяний? Мало страданий?
— Скажи это своему любовнику Чарльзу. У него, кажется, Митчелл фамилия. Судя по обстоятельствам гибели этого прекрасного господина, ты снова встала на темный путь, возложив свою душу на алтарь огня. Ну, да это неудивительно, исключения превращаются в тенденции. Так заведено у психопаток…
Поняв всю серьезность злонамерений доктора, Эмилайн вросла корнями в койку, начала волей-неволей свыкаться с расстраивающим полувердиктом и замолкла как индийская гробница. Ей предстояло несколько часов подряд переваривать свежую порцию отточенных издевок, но она посчитала, что лучше делать это, находясь в рассудке, чем под препаратами. Больше Эми при нём не проронит ни слова, превратится в сверхпослушную тупую девчулю, чем удивит сама себя, потому что, сколько она себя помнила, податливость никогда не входила в список её качеств и не рассматривалась как приоритет, из-за чего 1) — страдали её отношения с предками, 2) – поступали жалобы на самодеятельное поведение во время полицейских операций, 2) – страдала сама Эмилайн, охотно признававшая свою неидеальность, но не делавшая ровным счетом ничего, чтобы вырасти в своих глазах и глазах привередливого, капризного общества.
Из-за того, что брюнетка перестала проявлять признаки заинтересованности в скорейшей “поправке”, врач её своеобразно похвалил.
— Надо же! Схватываешь на лету! А я-то сомневался… — поглядев на серебряные наручные часы, исполнительный Сойер перетряхнул в неблагородном умишке список важных незаконченных миссий и двинул к выходу из новых покоев пессимистической
Тёрнер с высоко задранным носом, да преважным, хмурым лицом!
“Еще столько всего нужно успеть, а времени, как всегда, в обрез. Где только набраться терпения…”
…Вышагивая по коридору взад-вперед, будто караульщик, и мало-помалу упиваясь разными ехидными мыслишками, психиатр кого-то ждал. Тёрся вредный эскулап вблизи палаты Эми, и каждые две-три минуты безотчетно хватался за ручку двери, желая открыть и сказать прикованной что-нить неприятное. Однако чем больше подонок воздерживался,
тем быстрее росла в нем эта ненормальная, околосадисткая жажда. Достаточно одной, совсем небольшой гирьки, положенной на одну из чаш весов, чтобы эта чаша перевесила другую, а повод находится легко, если человек чего-то хочет столь страстно, что не может обойтись, или хотя бы отвлечься…
И вдруг, словно по манию жезла, на всем этаже отключились потолочные светильники! Ощущение, будто бы в клинику пробралась злая ведьма и выкачала всю электроэнергию, наперло Роберта Сойера и стало хорошей шуткой не без доли ошеломительной истины. Психиатр весь насторожился. Не то чтобы его терзали сомнения в личной безопасности. “Береженого бог бережет”.
“Что за задница? И это в воскресный-то день? О-о-о-й! Просто худший расклад из всех возможных. И на кой я отказался от отпуска…” – дико рассердившись про себя, Роберт стремился отогнать медленно закрадывающееся беспокойство и создал мнимую иллюзию контроля. Контроля, которого не может и не могло быть…
Вкоротке с разных сторон послышались крики и выклики деймоса. То, что большинство квалифицирует как нечто плохое, антиприятное, тяжелое, отрицательное, генерируемое психопричинами, приняло вполне физическую форму: попервоначалу у негатива начертилась центральная часть, торс по-другому, затем выросли ноги и руки, выросла голова, и появилось предательское женское обличье. Пассионарность в чистом виде, эта тёмная пагубная сила, преступная в своих действах, в своих намереваниях, выкорчевывала плевельные корни – распространяла по больнице суицидальные флюиды и плевел изгнивал: мужчины-пациенты и “сильнополовая” часть персонала брались за острые предметы, чтобы уничтожить вагины десятков женщин, и когда “вагины” будут вычтены из суммы плевела, тогда мужики проследуют за бабами.
Что на этаже, что во всём здании, один фиг, воцарилась настоящая мясорубка, которую никто и никогда не решится срежиссировать: мужчины убивали женщин, набрасываясь с воплями, заключая в крепкие, ребродробительные объятия, сворачивая/разрезая шеи, вырывая волосы с кусками скальпа, ломая кости, раздавливая головы с нечеловеческой скоростью, с нечеловеческим проворством… это был его “веселый” план. План веселого Безумного Джека, поручившего реализацию самой трудной по характеру, самой мстительной Либерти на свете. Мертвая Королева выполнила план без косяков, произведя хорошее впечатление на лохматого друга и основательно понизив показатели жизнедеятельности в клинике, усомнив и значительно поколебав властвование жизни…
— Здесь кто-то есть? Эй! Синтия? Тодд? Вы вообще тут? Или… — Роберт Сойер учуял негатив каждой своей клеточкой, и уже не надеялся отмыться от него, — Синтия? Тодд? Вы меня слышите? Или, небось, ковыряетесь в планшетах?
Обшарив этаж вдоль и поперек, выглядев все покрытые мраком помещения, психиатр намертво застопорился, одеревенел и теперь практически не мог пошевельнуть потяжелевшей головой и вспотевшей шеей. Проблема не в снедающем сполохе, не в страхе перед дальнейшим путешествием вглубь коридора, а в элементарной неосуществимости простейшего – в сковавшем его параличе, являющемся следствием постороннего и потустороннего вмешательства…
“Что со мной? Впервые ощущаю нечто подобное, как будто оказался в каком-то ином мире, из которого невозможно выбраться. И этот призрачный, пробирающий до дрожи холод… я чувствую её у себя в голове. Лёд, исходящий от неё, разрастается по всему полушарию, охватывая всё больше участков и зон. Белый прозрачный кристалл. Острый и твердый… лёд”
Внутренний монолог Сойера прервался на середине из-за вкравшегося чистого детского голоса, трогательного и одновременного зловещного. Голос казался трансцендентным, внеземным, в связи с чем у парализованного волосы встали дыбом, тело затряслось, забилось в судорогах, в покалываниях, постоянно варьирующихся от слабых до тяжелых.
Закрывшая незримым одеялом несколько десятков метров, закрепостившая весь несчастный медицинский центр, Мертвая Королева установила дьявольскую правомочность над десятками умов и не упустила подвернувшейся возможности распылить мефитический запах, аромат взаимонеприязни и вражды для организации страшного побоища…
Сойер предположил, творящееся – дело рук террористов, включивших некое психотронное оружие. Правда, далее все пошло не совсем так, как он предполагал.. Виновницей сего торжества оказалась худенькая девушка с грустными глазами на милом, задумчивом лице. Рядом с ней топтался мужчина лет тридцати пяти-сорока с заметными складки на мятой кожаной куртке, с грязными рабочими штанами и выражением, будто еще чуть-чуть и сейчас засмеется и обрушит жертву лавиной красноречия.
Доктор стоял в двух метрах от них, ничего не говорил и не двигался. Его скрутило так, что он мог распоряжаться лишь зрачками. Смерть дышала прямо в затылок, и оставалось лишь надеться на чудо…
— Вот же сука, стоит, пялится, а! Вы посмотрите на него! Пялится блять, долго и настырно! Что, мужик ты, блять, нашел во мне интересного? Свою потерянную сестру или что, зачем, ты, блядина халатная, во мне дыру протираешь? Я просто стою, никого, сука, не трогаю и жду подругу, ты понимаешь, сурок ты недобитый? Если ты читаешь по глазам, то запомни, блять, ты заебал меня. Ты меня сильно заебал, уй, как сильно! А каждому заебщику высказываю в рыло всё и сразу, уй, как заебущим высказываю…
Либерти, не привыкшая долго возиться со своими жертвами, предложила Джеку пойти легким путем, классически избавиться от дока. Но сердечный друг выразил решительный протест, объяснив это тем, что господин Сойер – важный элемент сюжета, и без него будет труднее добиться желаемого. Подавив соблазн нырнуть в мозги Джека из-за обещания никогда не читать его мысли, Либерти в очередной раз повиновалась воле друга.
“Напыщенная идиотка с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением. Где же ты, принцесса. Я похлопочу о том, чтобы освободить тебя из темницы, разделю разумный процесс становления семьи на несколько этапов и всё организую”
Эмилайн тем ненастным мигом пыталась заснуть и неудачно согнула руку, в запястье сверху что-то хрустнуло и запекло. Брюнетка тоже слышала “выклики деймоса” и пресловутые крики, но, смирившись с навешенным на неё ярлыком психопатки, посчитала эти звуки плодами собственной дефективной фантазии и как-то не обратила внимания на исчезновение коридорной суматохи, на прекращение беспокойной беготни туда-сюда, на припожаловавшее мерлое отишье, которое не вписывалось в “целлу” медцентра. Эми думала, на этом нежданчики закончатся, поиграли и будет, но… КАК БЫ НИ ТАК! Новый сюрприз оказался круче предыдущего, новый сюрприз… отчасти встряхнул лежачую и заставил посмотреть на мир несколько иначе. Глазами, допускающими телекинез, воздействие на предметы с расстояния, сканирование чужих “черепов” и прочее-прочее, что большинство считает бредом и чьими-то злостными придумками.
— Что??? – у Эми сошло с языка, когда некая невидимая сила, словно пробравшаяся в палату через открытую форточку, освободила её, развязав простыни. Так бывшая полицейская, подвергшаяся ряду печальных обстоятельств, обрела некогда потерянную свободу, хоть еще и не знала, кого благодарить. В голове плавало столько разных идей, друг с дружкой конфликтующих, плохо согласованных, тяжеловесных и давящих, что сказать точно, какая из них ближе к истине, было невозможно. Но даже среди хаоса порой проскальзывают светлые моменты, и Тёрнер родила самую безумную теорию – она находится в плену собственного подсознания, мол, отсюда все эти повороты и изгибы, все недомолвки и паралипсисы…
“Хоть бы повезло проснуться. Тогда я обязательно перекрещусь, и возьму в привычку посещать церковь” — предварительно протерев кожу под глазами, чтобы любопытством сбить усталость, Эми последовала по “тропинке” из кровавых пятен, которые становились шире с каждым шагом, а потом и вовсе превратились в лужи. Вторая часть коридора, огороженная двухстворчатой дверью, раскрыла вдвое больше деталей жуткой картины и много сильнее потрясла единственную выжившую. Эмилайн ахнула так громко, что на долю секунды заглушила звуки смерти: перед ней на мокром линолеуме лежали десятки исполосованных и искромсанных тел. Многих убитых брюнетка видела в лицо, прежде чем отправиться в палату, и ей было ужасно, невыносимо жаль этих людей! Людей, словно открывших Ящик Пандоры и выпустивших на свободу древнее зло в облике прельстительной девочки, + к тому же еще и очень нервной, ревнивой, раздражительной, ранимой, замкнутой в собственном тесном манямирке и особо чувствительной к обидам. В дополнение к перечисленному у этой леди очень нестабильная психика, и порой даже невинные шутки воспринимаются как тягчайшие оскорбления. Избави господи встретить Королеву не в настроении. Ежели это случилось, то помните – ваша песенка спета, но не услышана…
Любой среднестатистический психиатр, какой только проживает в США, посмотрит на Либерти и скажет “у девочки наблюдаются типичные симптомы диссоциального расстройства личности, неконтролируемые эмоциональные вспышки, сопровождающиеся отсутствием понимания последствий своих действий” и окажется неправ. Либерти навеки заморожена и покоится на прочном фундаменте родительских погрешностей. Саму девочку заменила Королева, стоящая выше всех представлений о добре и зле, возвеличивающаяся над “простыми смертными”, над гносисами, над определениями, над диагнозами и под конец над всей бестолковой, бесполезной “общей психопатологией”.
— Что здесь? Что здесь… произошло? – Эми не смогла удержать слов, которые хотела произнести уже давно, а смогла лишь сейчас, вдоволь наглядевшись на вырванные с корнем пальцы, на чьи-то выдавленные органы зрения. Глаза вытекали, свисая из глазниц. Особо примечательным был тот терроризирующий факт, что, в отличие от женщин, мужчины лежали с перерезанными шеями. Одно малюсенькое шевеление извилиной повлекло за собой не разбираемую гору дедуктивных выводов, и перед Тёрнер встала гадкая задача в ближайшие несколько секунд измерить степень правдоподобности всех посетивших традукций и определить, что же таки приключилось с людьми: их всех попросту порезали в фарш, или кто-то или что-то приказало им порезать друг друга. Несмотря на то, что Эми по большей части придерживались второго варианта, кладя в основу логику, в контроль разума ей верилось с трудом. А значит, настырные, неделикатные вопросы никуда не ушли. Вопросы, вопросы, вопросы, — Какого? Что…
Рядом стояли две недоброжелательные фигуры, неприязненно настроенные, злоехидные создания, явно ожидавшие какого-то имманентного сигнала, чтобы напасть (как Тёрнер какое-то время казалось). Но всякий, неспособный дешифрировать зарубежные мысли, рано или поздно составляет ошибочное мнение и, оказываясь сильно потрясённым, находит себя у могилы логики читающим эпитафию здравого смыла, ощущающим крах всех рациональностей…
— Мила-мила, ты мила! Ты двоих мне родила! Подняла да накормила! Вот такая моя мила… — вопреки установившейся в сознании Эми цельной схемы, вопреки естественному пониманию отношений маньяка и жертвы Джек Хэлван не стал нападать. Взяв холодные ручонки Либерти в свои и похлопывая всеми четырьмя руками над головой, садист засмеялся, глядя в глаза. В застеклованные, недоумевающие глаза застеклованной, недоумевающей Эми, — Ну, привет, доярка. Сколько лет, сколько зим… что, не рада меня видеть?
Внешность Тёрнер, её взгляд, её волосы, да даже цвет её кожи, чуть более бледный, чем обычно, всё в ней отражало полнейшее разочарование, потому как лохматый без конца усмехался. Вместо того чтобы откладывать встречу до греческих календ, ашеульничая над Эми, но держа дистанцию, псих решил организовать её немедленно. И ему, избалованному безнаказанностью по самое не могу, снова удалось послать весь мир на хуй, провернув очередную убийственную “шутку”.
— Рада? Тебя? Да ты… ты… — из-за бескомпромиссной, хищной иронии Хэлвана ноги экс-офицерши то и дело разъезжались в стороны, будто на катке, и несколько раз она чуть не упала. Но поистине высокий темперамент, редко встречающийся даже средь мужчин, помогал держаться и подгонял брюнетку вперёд, — Я бы предпочла остаться без глаз, рта и ушей, если была бы возможность вернуться в прошлое, чтобы никогда тебя не встретить, чтобы никогда не узнать о тебе, о твоём ничтожном существовании! Лучше пришиби меня на месте, иначе, когда подвернется удобный случай, во мне ничто не екнёт сломать предмет твоей гордости, вырвать твой поганый член и запихнуть тебе в глотку! Ты меня еще не знаешь… – последняя часть предложения прозвучала тише предыдущих, потому что закончились силы орать. За какие-то несколько минут воинственная Эмилай настолько морально иссохла, что ныне находилась в каком-то странном, совсем непонятном ей состоянии и едва узнавала себя. Говоря чудовищные вещи и совершенно не фильтруя свою речь, больше всего Эми боялась превратиться в монстра под стать Джеку. Правда, сохранять самообладание становилось всё труднее, и где-то на середине пути она бросила все эти тщетные попытки.
— Ой, как же у нас всё запущено-то… — Хэлван опять улыбнулся, хоть на этот раз и не очень широко, затем подошел на метр ближе к черноволосой и положил сцепленные в замок руки на свою грудь, — Нет, детка. Если бы я хотел твоей смерти, я бы точно придумал что-то поинтересней, чем это. Ты бы отправилась за борт отреставрированного крейсера с выпущенными кишками, попала бы на обед к пираньям, или что еще покруче, я бы тебя сбросил без парашюта с самолетной высоты! Но раз ничего из перечисленного с тобой не случилось, значит, делаем выводы, ты вполне устраиваешь меня будучи живой…
Джеку приспичило мгновенно раскрыть все картишки, и, вроде, никто и ничто не мог(ло) ему помешать. Даже Эми, которая еще недавно чувствовала лишь прямолинейную ненависть, заинтересовалась мотивами шизоида, самоизумившись. Как выяснилось несколькими секундами позже, преступники пленили и напугали до полусмерти Роберта Сойера, чьей гибели при всех несимпатичных нюансах Тёрнер никак не желала. Психиатр, скрученный страхом, будто обменялся личностью с кем-то другим. Его было буквально не узнать! Королева игралась с мозгами дока как хотела, внедряла и вытягивала трудноперевариваемые представления-образы, из-за чего содрогалась вся его совокупность. Джек с преспокойной совестью отдал судьбу прощелыги в нежные руки Эмилайн, чтобы та распорядилась ею так, как считает нужным.
Начался Павловпакалипсис.
А я-то думала, что раз Гидеон появился, то он сразу же Павлова забанит.
Ну а че тоже развлевкаловка) Ивент Нашествие Клонов Павлова. У меня от одинаковых стонов о Лето и Аффлеке режиссере уже зубы сводит.
У меня просто уже палец от клацанья ЛКМ устал от помечания неуместным этого потока.
Я вообще с телефона))
Я его просто заблокировал, только гидеон опять его забанит и он создаст новый аккаунт.
Я просто не люблю черные списки. Чтоб попасть в мой, нужно очень, ОЧЕНЬ постараться, пока Павлов старается недостаточно.
У меня есть шанс ?
Ты вообще не стараешься.
А как называется список тех, кому ты кидаешь лайки под некропостами?:D
https://uploads.disquscdn.com/images/5977d21b8e411ba533f8cb71abde5b506287ff7b0149dead38a184fc58e1401d.png
Это не список. Это я все еще пытаюсь дочитать тему до конца. :)
Уф, а то я уж испугался что меня задушат твои поклонники.
А я думал, что я особенный.
Нас много.
УУУ
а я не одинок.
Только лайками не палюсь))
Интересное чтиво эти темы с тысячами коментов))
и раз уж о старых темах.
https://uploads.disquscdn.com/images/8980b8a6c061b5d5128d469dd26a721e746126531f10f024cdba06afe53fa192.png
а ведь не забыли. Пули в Агентах появлялись. Одна пуля))
Вот так рушится весь негатив к не продуманной вселенной))
Это же замечательно (я про пулю). Особенно тем, что можно тыкать в нос всем, говорящим, что Нетфликс на самом деле отдельно. Теперь осталось как-то заставить сам Нетфликс нормально признать, что он является частью вселенной и им можно произносить широкоизвестные клички супер(не)героев.
Я Паааавлов
нншшшшш
ПРИНИМАЯ РЕШЕНИЯ, МЫ ПОРОЙ НЕ ЗАДУМЫВАЕМСЯ О ПОСЛЕДСТВИЯХ СВОЕГО ВЫБОРА. А. СТРЕМЯСЬ ПОСТУПИТЬ БЛАГОРОДНО, НЕ ВСЕГДА ПОЛУЧАЕМ В НАГРАДУ ТО, ЧТО ЗАСЛУЖИВАЕМ, И МУЧАЕМСЯ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ДО НАС НЕ ДОХОДИТ, ЧТО ЗА ХОРОШИЕ ПОСТУПКИ НЕ НУЖНО ЖДАТЬ БЛАГОДАРНОСТИ. ДОБРОТА НИКОГДА НЕ НУЖДАЛАСЬ В ПООЩРЕНИИ.
…Антон Белов не мог найти себе места, шагая по тесному коридору квартиры из одного конца в другой и прижимая к опухшему лицу серую тряпку, намоченную холодной водой. Поначалу было терпимо. Чувствовалось, русский умеет справляться с огорчениями и неприятностями. Но с течением определенного времени одиночество, подобно пиранье, стало больно кусаться: Алисию, которую еще недавно ненавидели, которую чуть ли не пытались убить, начало не хватать. Не хватать до безумия! В данный момент Антон был готов отдать весь мир, чтобы вернуть свои слова обратно. Но когда слово сказано, выпущено из клетки, каким образом его можно поймать? В том-то всё дело – никак. По крайней мере, теперь он больше ни в чем её не винил…
“Давай же, ну” — прощать всегда трудно, а еще труднее добиваться прощения. SMS с извинительным текстом, состоящее лишь из одного коротенького слова, отправленное ближе к полуночи, лишь усугубило: в ответ на “вернись” пришло безапелляционное, категоричное “нет”. Белов сидел на краю кровати, грустно опустив голову, уставляясь в пол крупными глазами, и не заметил, как выронил мобильник…
НО ИНОГДА ОДНОЙ ДОБРОТЫ НЕДОСТАТОЧНО. ПОРОЙ, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ, ЧЕЛОВЕКУ ДОЛЖНА БЫТЬ СВОЙСТВЕННА СТОЙКОСТЬ, ПРИМЕРНОЕ МУЖЕСТВО И СПОСОБНОСТЬ СВЫКАТЬСЯ С ЛЮБЫМИ ЛИШЕНИЯМИ, АДАПТИРОВАТЬСЯ К КРУТЫМ ПЕРЕМЕНАМ. ИСПЫТАНИЯ И ПРОВЕРКА БЛАГОДЕТЕЛЕЙ РЕГУЛЯРНО ВТОРГАЮТСЯ В ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ЖИЗНЬ. УВЫ, ИХ НЕВОЗМОЖНО ИЗБЕЖАТЬ, И ЭТО РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ НА ВСЕХ БОЖЬИХ ДЕТЕЙ.
Алисия в данную минуту находилась на другом конце города. Сильно простывшая, с подскочившей температуркой и жутчайшим насморком, она сидела на подоконнике в квартире приютившей её благодейки Кандис. Сидела, укутавшись в тёпленький плед, и наблюдала картину за окном. Смотрела на улицу, освещенную скудным фонарным светом, на небо, начисто лишенное звёзд, на начинающийся дождь. Блондинка потягивала сигарету за сигаретой, в перегретом мозгу проносилась не одна сотня сцен, и каждая грустнее предыдущей. Её острый подбородок качался вверх вниз, как и вся голова. Простуда подавляла властную тоску, хоть и делала это с переменным успехом.
“А я так тебе верила…” – Алисия, сколько ни старалась, никак не могла определиться с эмоциями. В этом крылись как свои плюсы, так и минусы. Нет ничего хуже и одновременно лучше запоздалого мнения – единственного потенциального антибиотика.
С КАЖДЫМ ПРОЙДЕННЫМ ГОДОМ ЧЬИ-ЛИБО ВЗГЛЯДЫ МЕНЯЮТСЯ. ЖИЗНЬ ВСТАЕТ, НО ВСТАЕТ ПОД НОВЫМ УГЛОМ. ТО, ЧТО РАНЬШЕ КОЛЕБАЛО И ВРЕМЕННО ВЫВОДИЛО ИЗ СТРОЯ, НЫНЧЕ ПОТЕРЯЛО ВСЯКУЮ ВАЖНОСТЬ И УЖЕ НЕ ПРОИЗВОДИТ НИКАКОГО ВПЕЧАТЛЕНИЯ. ИЗ-ЗА ЭТОГО ПРОШЛОЕ ЧАСТО ВСПОМИНАЕТСЯ С УЛЫБКОЙ И С ПЕСНЕЙ В УМУДРЕННОЙ КОМКОМ ОПЫТА, НО ПО-ПРЕЖНЕМУ УЯЗВИМОЙ ДУШЕ. ВСЕ ТЕ ЛЮДИ, ПРОВОЖАВШИЕ НАС В ДОЛГИЙ ПУТЬ, УНОСЯТСЯ В НЕОБОЗРИМУЮ ДАЛЬ НА СВЕРХЗВУКОВОЙ СКОРОСТИ, И ПО ВОЗВРАЩЕНИЮ МЫ БОЛЬШЕ ИХ НЕ ВИДИМ. ОНИ ЛИБО УМЕРЛИ, ЛИБО УШЛИ. А ЧАЩЕ МЕЖДУ ЭТИМИ ПОНЯТИЯМИ НЕТ НИКАКОЙ РАЗНИЦЫ. ТОЛЬКО СТИЛИСТИЧЕСКАЯ.
“Я — Эмилайн Тёрнер. Моя жизнь — сущий ад, но я не привыкла ни на что жаловаться, а мой рассказ, боюсь, усыпит вас, нежели заинтригует, потому что унылее рассказчика, чем я, невозможно найти во всём Нью-Йорке, во всей Америке, на всей Земле. Моя ошибка в том, что я убегала от собственного прошлого, потому что, как сказал один очень плохой человек, я была трусихой, что означает, я боялась. Теперь всё встало на место. Я выяснила, что большинство моих проблем – из-за элементарного страха. Я позволила обстоятельствам себя поработить, из-за чего в своё время пострадали мои близкие, погибли Чарльз и Уильям, но больше этого не повторится. Больше из-за Эми никто не умрет. Прежде чем уйти в вечную отставку, я докажу всему свету, что не безнадежна, и если фартанет, то свет пересмотрит мнение насчет Эмилайн Тёрнер, и все останутся при своей выгоде” – серая легковушка, в которой ехала уравновешенно-задумчивая Эми, проносилась мимо лесочков, невысоких холмов и заброшенных домиков, обрамлялась наикрасивейшими, натуральными видами. Было отчетливо слышно пение птиц и чье-то интересное жужжание. Как и любая удалённая от центра составляющая города, непосредственно прилегающая к городской границе, мраканская окраина подкупала спокойствием, бесстрастностью и холоднокровием. Экс-полицейская могла бы почувствовать некий комфорт и даже расслабиться. Обстановка в принципе это позволяла. Но нахождение рядом Мертвой Королевы, следившей за каждым движением Тёрнер, делала незадавшуюся с самого начала поездку еще более несносной. Взгляд девочки-убийцы пронзал Эмилайн всякий раз, как та к ней поворачивалась.
— Почти на месте! – недобро оповестила экстрасенсорная Либерти, — Настоятельно рекомендую вести себя прилично и без дебоша. Непослушных и крикуний мы
страшно наказываем! Я бы не хотела причинять тебе боль, потому что ты мне нравишься!
Некоторые бы, оказавшись в ситуации Тёрнер, слаженно охнули, но брюнетка предпочла промолчать, хоть и была немало поражена самой подачей высказывания. Что это было — проявление лесбийской симпатии или очередная жестокая подколка — возможно, получится узнать лишь нескоро. Но зато кое-что стало ясно: Королева умела озадачивать не хуже Джека, который в свою очередь был мастером сюрпризов.
…Весь маршрут занял чуть дольше пятнадцати часов. За это время Эмилайн жутко утомилась и очень-приочень хотела лечь спать. Правда, очередная встреча с Хэлваном, когда тот, подпрыгивая, выбежал из дома, чтобы поприветствовать желательную гостью, взбодрил её и прогнал пытавшую сонливость, как глоток вискаря из любимого бара.
— Оу, кто пожаловал в наши края! Ну, как доехала, доярка? Надеюсь, Либерти до тебя не домогалась? – отвергать такого ухажера было бы равнозначно суициду, в рассуждении сего Тёрнер разрешила положить руку ей на плечо или вокруг талии, подержать ей за руку и довести до порога.
Внимательно рассмотрев очертания джековской “берлоги”, главная героиня леденящего кровь триллера вспомнила подкинутый им листок с рисунком двухэтажного
дома и намекающей надписью Dream corner, dear little sister.
“Сестра?” – додумав истину, Эмилайн мгновенно соскучилась по тем временам, когда она еще не знала всех мотивов психа. Соединение между собой горы цветастых пазлов грозило потерей сознания, тяжелым шоком и медленно-мучительной гибелью веры.
Помедленнее
Я писатель..
А по-моему ты говно.
Я просто унижаю администрацию. Они меня забанили только что восемь раз, а у меня еще 220 аккаунтов здесь
Пздц ты угарный))) насмеялся от души!
А вас уже выпустили из сумасшедшего дома?
Он прям оттуда пишет. https://uploads.disquscdn.com/images/d02893583f7c9da43e684bfa47cf508ae9a566bc417ad2187f874a41bca4a909.jpg
7777777777777
Вкоротке с разных сторон послышались крики и выклики деймоса. То, что большинство квалифицирует как нечто плохое, антиприятное, тяжелое, отрицательное, генерируемое психопричинами, приняло вполне физическую форму: попервоначалу у негатива начертилась центральная часть, торс по-другому, затем выросли ноги и руки, выросла голова, и появилось предательское женское обличье. Пассионарность в чистом виде, эта тёмная пагубная сила, преступная в своих действах, в своих намереваниях, выкорчевывала плевельные корни – распространяла по больнице суицидальные флюиды и плевел изгнивал: мужчины-пациенты и “сильнополовая” часть персонала брались за острые предметы, чтобы уничтожить вагины десятков женщин, и когда “вагины” будут вычтены из суммы плевела, тогда мужики проследуют за бабами.
Что на этаже, что во всём здании, один фиг, воцарилась настоящая мясорубка, которую никто и никогда не решится срежиссировать: мужчины убивали женщин, набрасываясь с воплями, заключая в крепкие, ребродробительные объятия, сворачивая/разрезая шеи, вырывая волосы с кусками скальпа, ломая кости, раздавливая головы с нечеловеческой скоростью, с нечеловеческим проворством… это был его “веселый” план. План веселого Безумного Джека, поручившего реализацию самой трудной по характеру, самой мстительной Либерти на свете. Мертвая Королева выполнила план без косяков, произведя хорошее впечатление на лохматого друга и основательно понизив показатели жизнедеятельности в клинике, усомнив и значительно поколебав властвование жизни…
— Здесь кто-то есть? Эй! Синтия? Тодд? Вы вообще тут? Или… — Роберт Сойер учуял негатив каждой своей клеточкой, и уже не надеялся отмыться от него, — Синтия? Тодд? Вы меня слышите? Или, небось, ковыряетесь в планшетах?
Обшарив этаж вдоль и поперек, выглядев все покрытые мраком помещения, психиатр намертво застопорился, одеревенел и теперь практически не мог пошевельнуть потяжелевшей головой и вспотевшей шеей. Проблема не в снедающем сполохе, не в страхе перед дальнейшим путешествием вглубь коридора, а в элементарной неосуществимости простейшего – в сковавшем его параличе, являющемся следствием постороннего и потустороннего вмешательства…
“Что со мной? Впервые ощущаю нечто подобное, как будто оказался в каком-то ином мире, из которого невозможно выбраться. И этот призрачный, пробирающий до дрожи холод… я чувствую её у себя в голове. Лёд, исходящий от неё, разрастается по всему полушарию, охватывая всё больше участков и зон. Белый прозрачный кристалл. Острый и твердый… лёд”
Внутренний монолог Сойера прервался на середине из-за вкравшегося чистого детского голоса, трогательного и одновременного зловещного. Голос казался трансцендентным, внеземным, в связи с чем у парализованного волосы встали дыбом, тело затряслось, забилось в судорогах, в покалываниях, постоянно варьирующихся от слабых до тяжелых.
Закрывшая незримым одеялом несколько десятков метров, закрепостившая весь несчастный медицинский центр, Мертвая Королева установила дьявольскую правомочность над десятками умов и не упустила подвернувшейся возможности распылить мефитический запах, аромат взаимонеприязни и вражды для организации страшного побоища…
Сойер предположил, творящееся – дело рук террористов, включивших некое психотронное оружие. Правда, далее все пошло не совсем так, как он предполагал.. Виновницей сего торжества оказалась худенькая девушка с грустными глазами на милом, задумчивом лице. Рядом с ней топтался мужчина лет тридцати пяти-сорока с заметными складки на мятой кожаной куртке, с грязными рабочими штанами и выражением, будто еще чуть-чуть и сейчас засмеется и обрушит жертву лавиной красноречия.
Доктор стоял в двух метрах от них, ничего не говорил и не двигался. Его скрутило так, что он мог распоряжаться лишь зрачками. Смерть дышала прямо в затылок, и оставалось лишь надеться на чудо…
— Вот же сука, стоит, пялится, а! Вы посмотрите на него! Пялится блять, долго и настырно! Что, мужик ты, блять, нашел во мне интересного? Свою потерянную сестру или что, зачем, ты, блядина халатная, во мне дыру протираешь? Я просто стою, никого, сука, не трогаю и жду подругу, ты понимаешь, сурок ты недобитый? Если ты читаешь по глазам, то запомни, блять, ты заебал меня. Ты меня сильно заебал, уй, как сильно! А каждому заебщику высказываю в рыло всё и сразу, уй, как заебущим высказываю…
Либерти, не привыкшая долго возиться со своими жертвами, предложила Джеку пойти легким путем, классически избавиться от дока. Но сердечный друг выразил решительный протест, объяснив это тем, что господин Сойер – важный элемент сюжета, и без него будет труднее добиться желаемого. Подавив соблазн нырнуть в мозги Джека из-за обещания никогда не читать его мысли, Либерти в очередной раз повиновалась воле друга.
“Напыщенная идиотка с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением. Где же ты, принцесса. Я похлопочу о том, чтобы освободить тебя из темницы, разделю разумный процесс становления семьи на несколько этапов и всё организую”
Эмилайн тем ненастным мигом пыталась заснуть и неудачно согнула руку, в запястье сверху что-то хрустнуло и запекло. Брюнетка тоже слышала “выклики деймоса” и пресловутые крики, но, смирившись с навешенным на неё ярлыком психопатки, посчитала эти звуки плодами собственной дефективной фантазии и как-то не обратила внимания на исчезновение коридорной суматохи, на прекращение беспокойной беготни туда-сюда, на припожаловавшее мерлое отишье, которое не вписывалось в “целлу” медцентра. Эми думала, на этом нежданчики закончатся, поиграли и будет, но… КАК БЫ НИ ТАК! Новый сюрприз оказался круче предыдущего, новый сюрприз… отчасти встряхнул лежачую и заставил посмотреть на мир несколько иначе. Глазами, допускающими телекинез, воздействие на предметы с расстояния, сканирование чужих “черепов” и прочее-прочее, что большинство считает бредом и чьими-то злостными придумками.
— Что??? – у Эми сошло с языка, когда некая невидимая сила, словно пробравшаяся в палату через открытую форточку, освободила её, развязав простыни. Так бывшая полицейская, подвергшаяся ряду печальных обстоятельств, обрела некогда потерянную свободу, хоть еще и не знала, кого благодарить. В голове плавало столько разных идей, друг с дружкой конфликтующих, плохо согласованных, тяжеловесных и давящих, что сказать точно, какая из них ближе к истине, было невозможно. Но даже среди хаоса порой проскальзывают светлые моменты, и Тёрнер родила самую безумную теорию – она находится в плену собственного подсознания, мол, отсюда все эти повороты и изгибы, все недомолвки и паралипсисы…
“Хоть бы повезло проснуться. Тогда я обязательно перекрещусь, и возьму в привычку посещать церковь” — предварительно протерев кожу под глазами, чтобы любопытством сбить усталость, Эми последовала по “тропинке” из кровавых пятен, которые становились шире с каждым шагом, а потом и вовсе превратились в лужи. Вторая часть коридора, огороженная двухстворчатой дверью, раскрыла вдвое больше деталей жуткой картины и много сильнее потрясла единственную выжившую. Эмилайн ахнула так громко, что на долю секунды заглушила звуки смерти: перед ней на мокром линолеуме лежали десятки исполосованных и искромсанных тел. Многих убитых брюнетка видела в лицо, прежде чем отправиться в палату, и ей было ужасно, невыносимо жаль этих людей! Людей, словно открывших Ящик Пандоры и выпустивших на свободу древнее зло в облике прельстительной девочки, + к тому же еще и очень нервной, ревнивой, раздражительной, ранимой, замкнутой в собственном тесном манямирке и особо чувствительной к обидам. В дополнение к перечисленному у этой леди очень нестабильная психика, и порой даже невинные шутки воспринимаются как тягчайшие оскорбления. Избави господи встретить Королеву не в настроении. Ежели это случилось, то помните – ваша песенка спета, но не услышана…
Любой среднестатистический психиатр, какой только проживает в США, посмотрит на Либерти и скажет “у девочки наблюдаются типичные симптомы диссоциального расстройства личности, неконтролируемые эмоциональные вспышки, сопровождающиеся отсутствием понимания последствий своих действий” и окажется неправ. Либерти навеки заморожена и покоится на прочном фундаменте родительских погрешностей. Саму девочку заменила Королева, стоящая выше всех представлений о добре и зле, возвеличивающаяся над “простыми смертными”, над гносисами, над определениями, над диагнозами и под конец над всей бестолковой, бесполезной “общей психопатологией”.
— Что здесь? Что здесь… произошло? – Эми не смогла удержать слов, которые хотела произнести уже давно, а смогла лишь сейчас, вдоволь наглядевшись на вырванные с корнем пальцы, на чьи-то выдавленные органы зрения. Глаза вытекали, свисая из глазниц. Особо примечательным был тот терроризирующий факт, что, в отличие от женщин, мужчины лежали с перерезанными шеями. Одно малюсенькое шевеление извилиной повлекло за собой не разбираемую гору дедуктивных выводов, и перед Тёрнер встала гадкая задача в ближайшие несколько секунд измерить степень правдоподобности всех посетивших традукций и определить, что же таки приключилось с людьми: их всех попросту порезали в фарш, или кто-то или что-то приказало им порезать друг друга. Несмотря на то, что Эми по большей части придерживались второго варианта, кладя в основу логику, в контроль разума ей верилось с трудом. А значит, настырные, неделикатные вопросы никуда не ушли. Вопросы, вопросы, вопросы, — Какого? Что…
Рядом стояли две недоброжелательные фигуры, неприязненно настроенные, злоехидные создания, явно ожидавшие какого-то имманентного сигнала, чтобы напасть (как Тёрнер какое-то время казалось). Но всякий, неспособный дешифрировать зарубежные мысли, рано или поздно составляет ошибочное мнение и, оказываясь сильно потрясённым, находит себя у могилы логики читающим эпитафию здравого смыла, ощущающим крах всех рациональностей…
— Мила-мила, ты мила! Ты двоих мне родила! Подняла да накормила! Вот такая моя мила… — вопреки установившейся в сознании Эми цельной схемы, вопреки естественному пониманию отношений маньяка и жертвы Джек Хэлван не стал нападать. Взяв холодные ручонки Либерти в свои и похлопывая всеми четырьмя руками над головой, садист засмеялся, глядя в глаза. В застеклованные, недоумевающие глаза застеклованной, недоумевающей Эми, — Ну, привет, доярка. Сколько лет, сколько зим… что, не рада меня видеть?
Внешность Тёрнер, её взгляд, её волосы, да даже цвет её кожи, чуть более бледный, чем обычно, всё в ней отражало полнейшее разочарование, потому как лохматый без конца усмехался. Вместо того чтобы откладывать встречу до греческих календ, ашеульничая над Эми, но держа дистанцию, псих решил организовать её немедленно. И ему, избалованному безнаказанностью по самое не могу, снова удалось послать весь мир на хуй, провернув очередную убийственную “шутку”.
— Рада? Тебя? Да ты… ты… — из-за бескомпромиссной, хищной иронии Хэлвана ноги экс-офицерши то и дело разъезжались в стороны, будто на катке, и несколько раз она чуть не упала. Но поистине высокий темперамент, редко встречающийся даже средь мужчин, помогал держаться и подгонял брюнетку вперёд, — Я бы предпочла остаться без глаз, рта и ушей, если была бы возможность вернуться в прошлое, чтобы никогда тебя не встретить, чтобы никогда не узнать о тебе, о твоём ничтожном существовании! Лучше пришиби меня на месте, иначе, когда подвернется удобный случай, во мне ничто не екнёт сломать предмет твоей гордости, вырвать твой поганый член и запихнуть тебе в глотку! Ты меня еще не знаешь… – последняя часть предложения прозвучала тише предыдущих, потому что закончились силы орать. За какие-то несколько минут воинственная Эмилай настолько морально иссохла, что ныне находилась в каком-то странном, совсем непонятном ей состоянии и едва узнавала себя. Говоря чудовищные вещи и совершенно не фильтруя свою речь, больше всего Эми боялась превратиться в монстра под стать Джеку. Правда, сохранять самообладание становилось всё труднее, и где-то на середине пути она бросила все эти тщетные попытки.
— Ой, как же у нас всё запущено-то… — Хэлван опять улыбнулся, хоть на этот раз и не очень широко, затем подошел на метр ближе к черноволосой и положил сцепленные в замок руки на свою грудь, — Нет, детка. Если бы я хотел твоей смерти, я бы точно придумал что-то поинтересней, чем это. Ты бы отправилась за борт отреставрированного крейсера с выпущенными кишками, попала бы на обед к пираньям, или что еще покруче, я бы тебя сбросил без парашюта с самолетной высоты! Но раз ничего из перечисленного с тобой не случилось, значит, делаем выводы, ты вполне устраиваешь меня будучи живой…
Джеку приспичило мгновенно раскрыть все картишки, и, вроде, никто и ничто не мог(ло) ему помешать. Даже Эми, которая еще недавно чувствовала лишь прямолинейную ненависть, заинтересовалась мотивами шизоида, самоизумившись. Как выяснилось несколькими секундами позже, преступники пленили и напугали до полусмерти Роберта Сойера, чьей гибели при всех несимпатичных нюансах Тёрнер никак не желала. Психиатр, скрученный страхом, будто обменялся личностью с кем-то другим. Его было буквально не узнать! Королева игралась с мозгами дока как хотела, внедряла и вытягивала трудноперевариваемые представления-образы, из-за чего содрогалась вся его совокупность. Джек с преспокойной совестью отдал судьбу прощелыги в нежные руки Эмилайн, чтобы та распорядилась ею так, как считает нужным.
— Говоря начистоту, я боролся с собой, чтобы не попросить Либерти… попросить доктора засунуть себе в задницу набор прецизионных скальпелей. Я чуть было не поддался искушению, но до меня вовремя дошло, что наш док – единственное существенное доказательство твоей апокрифический, дискуссионной нормальности! Его показания против меня на каком-нибудь собрании членов и, считай, с тебя сняты все подозрения! Хватит, ты своё отмучилась, мила. Теперь пора помучиться другим…
К неописуемому удивлению Эми, не до конца понимавшей, что вообще происходит, Джек отдал Королеве устный приказ отпустить Роберта Сойера “на все четыре стороны”.
Богиня психокинеза подчинилась ему незамедлительно и врач, готовый расплыться в благодарностях, заново обрёл возможность передвигаться. Переживший мощный стресс, но не разучившийся владеть своим английским, Сойер сжал руки в кулачки и признательно кивнул отходчивой Тёрнер. Женщина, пробывшая в неволе несколько часов, могла пойти на любое злодейство, расквитаться с обидчиком, выбрав самый изощреннейший способ. Но Эми оказалась выше всего этого, выше гнилой мести и принципа «око за око».
— Катись давай, гнида… — Джек бросил на доктора быстрый презрительный взгляд и довольно внушительно крикнул, — Проваливай нахуй отсюда, пока я не передумал и мы не вернулись к теме прецизионных скальпелей!
Подогретый стимулом, бедняга Роберт кое-как поднялся на ноги. Хватаясь за стену и пьяно пошатываясь, жертва обезумевших преступников двинулась к выходу из отделения, то и дело спотыкаясь о трупы товарищей.
Оставшись без внимания засранца-мозгоправа, Джек с натянутым притворным облегчением выпустил воздух изо рта и полностью сосредоточился на Эми, которая с упорством настоящей рыси ждала с десяток объяснений и с сотню ответов.
— Эх, вот мы и снова одни. А я уже начинал скучать по интиму. Но всё хорошее происходит тогда, когда уже это хорошее не стремишься получить. И если перестать ценить такие снисхождения, в один дерьмовый миг они совсем перестанут поставляться, и жизнь, иногда кажущаяся нам полным говном, станет еще говнянее. Эта азбучная истина о том, что дерьму нет предела, достойна лечь в основу…
Несознательно повторяя жесты и позы за Хэлваном, Эми Тёрнер скрестила руки, придала себе степенную важность и крамольническим голосом озвучила пытавший её безумный вопрос:
— Не затягивай! Сломай меня полностью. Я хочу, чтоб ты меня сломал! Я хочу, чтобы ты издевался надо мной! Ты будешь это делать? Ты ведь за этим пришел сюда, не так ли? Надеешься, что я сойду с ума и от горя кончу все расчеты? – в бездонье её серо-голубых, холодных глаз мелькнуло подобие слезинки, — Что ж, ты на верном пути. Меня здесь уже давно ничего не держит…
Сильно жмурясь, лохматый саркастически помотал головой и дважды цокнул. Либерти стояла почти без движений и внимательно смотрела за сим представлением, проявляя лишь минимальное, формальное участие в успехах дружка вроде ухмылки и поддразнивания Эми намеками об её психологическом несовершенстве.
— Как я сказал ранее, мне не сдалась твоя смерть. Более того… я не хочу, чтобы ты умирала. Мне нужно, чтобы ты жила, сёчешь?
Экс-полицейская уж было помыслила, что это какая-то дурацкая шутка, оттренированная до художественности уловка великого обманщика, но в какое-то мгновение представила, что всё серьезно и ей стало еще дурнее. Намного дурнее…
— Жила? Для чего?
Лучше убийств Джек, разве что, подбрасывал сюрпризы. Это у него получалось всегда идеально, и порой ему даже не приходилось стараться, как, к примеру, сейчас. Правда, самой Эми в её нестабильном расположении требовалось совсем немножко, буквально чуть-чуть. А последнее, произнесенное бесноватым преступником, так и вовсе повергло её в шок.
— Возможно, для кого-то это прозвучит неожиданно, но я фанатирую от тебя уже несколько лет, а всё потому что никто и никогда не поймет и не ощутит в полной мере моих к тебе чувств. Никто и никогда не поймет, как сильно я тебя люблю, а все потому, что никто более на Земле не одарен таким даром любить до безумия, до абсурда, полностью отдаваясь человеку, не требуя ничего взамен. Ты не ослышалась, я хочу сделать тебя самой счастливой. Неудачи вначале не в счёт, потому что тогда я еще не успел в достаточной степени разобраться в пылающих чувствах и таким образом оценить, насколько ты особенна, насколько уникальна, насколько мне нужна… — Джек, подошедший практически вплотную, куда-то подевавший всю свою иронию, свой катагеластицизм, схватил Эми руками за худенькие плечи, и затряс так сильно, что её голова заболталась из стороны в сторону, еле держась на тоненькой шее, — Ты первая, повторюсь, первая, чьей смерти я не желаю! Твоё присутствие рядом заставляет моё сердце биться чаще, и эти ощущения были мне неведомы до недавнего времени. Ты пробудила во мне человечность, граничащую с незнакомым мне удовлетворением, чего не смогло бы мне дать… никакое отмщение!
Боясь произнести чересчур банальную фразу, так как на ум не лезло ничего подходящего, Эмилайн двигала нижней челюстью вправо-влево. Так продолжалось бы еще очень и очень долго! Напряжение увеличивалось после каждого нового прикосновения, рассыпая мышцы на миллиарды песчинок и вызывая опасную скученность различными синхронностями, которые давлением, напором с изнанки заставляли расширяться все её органы, и складывалось мнение, что платонизм влияет на физику.
— Любовь? О какой любви может идти речь вообще, если все устроенное тобою чисто ради смеха? – Эмилайн резко вырвалась из полуобъятий, невольно отскочив на два шага назад, — Ты делаешь мою и без того трудную жизнь невыносимой! Ты погружаешь меня в бездну безысходности, в бездну отчаяния, так что не надо заливать, что тебе кто-то нужен! Ты самое злое, самое натуральное чудовище без совести!
Эмоции, испытываемые Джеком в отношении Эми, являвшиеся следом прошлого, но не утратившие своего значения даже спустя годы, не удавалось погасить, да и, честно говоря, псих не очень-то старался. Псих держался за них, как за ниточку, считая эти эмоции последним шансом сбросить накопленное и убраться в тень. Во всём арсенале у него имелся лишь один единственный ход, оставшийся неиспользованным, неизрасходованным…
— Я? Невыносимой? Твою жизнь? Постой, мила, ты явно что-то путаешь! – Хэлван тоже слегка отступил, чтобы создать приличный простор между ними и чтобы собеседница не напрягалась почем зря, — Я, конечно, не подарок. Не спорю. У меня масса недостатков, которые перекрывают собой в полной мере все потенциальные достоинства. Возможно, больше, чем у серой массы! Но давай признаемся честно, тебе тоже откровенно далековато до ангела. Несовершенство одного человека не делает совершенным другого, поэтому не спеши бросаться осуждениями и заостряться на скользком! Кажется, проблемы с алкоголизмом у тебя начались задолго до меня, ну, а в тот дом с заложницей в Детройте ты опять же сунулась сама. Никто тебя не просил! Тебе захотелось пафосно погеройствовать и вот результат! А значит… что из этого следует? Что старина Джек нисколько не виноват в твоей деградации! Ну, так и не стоит осуждать старину…
Эмилайн:
— Не нужно осуждать? Хм, а как же офицер Хартл, с которым я дружила? Скажешь, что к его смерти ты также не причастен?
Джек:
— Это ты про того слебуна-угодника в начищенных блестящих башмаках, чьи штаны отвратительно воняли бензином, а всё остальное пованивало каким-то дешевым одеколончиком, вероятно, купленным на убогую полицейскую зарплату…?
Эмилайн:
— Да, именно так! И прошу, называй его по имени. Моего друга звали Уильям!
Джек:
— Да как же ты не поняла, меня никогда не волновали казенности, равно как и имена! Что до случая, произошедшего с твоим закадыкой, то данный вопрос тебе стоит задать Либерти. Все претензии к ней! Помнится, я, как Иисус, вообще всех вас спас! Если бы не мой дипломатический талант и способность улаживать конфликты, кое-кто не моргнул бы и глазом, и тогда пришлось бы хоронить уже всех. Но ты ведь у нас добрая! Ты же не станешь мстить… по сути ребенку? Не-е-е-е-т. Ты побесишься-поплачешь, может быть, нажрешься в баре, но все равно простишь Либерти смерть мистера Хартла, и эта грустная для тебя тема будет навсегда исчерпана. Как-то вот так…
Очередной цунами послевкусных впечатлений был уже на подходе: густой комок сдавил горло терпеливой слушательницы, закупорил частое дыхание, в груди Эми что-то задрожало. У неё, у охваченной бисерным неистомным копошением, заболел живот от кипы невостребованных остатков, от излишек, лежащих один на другом. Ей стоило бы многим поинтересоваться у Джека. Прежде всего, судьбой Антона и Алисии. Но не хотелось думать ни о тревогах, ни о соблазнах выведать максимум, ни об искусно расставленных впереди ловушках. Поэтому в Тёрнер, готовой принимать любые сюрпризы, не чувствовалось ни пыла, присущего ей и только ей, ни слабого рвения.
— Твоя странная любовь… это всё, ради чего ты убил этих людей? Или есть еще кое-что, о чём я пока не знаю и ты, конечно же, будешь утаивать это до последнего, чтобы поразить меня в какой-нибудь внезапный момент?
Хэлван ждал, когда у него это спросят, и несказанно обрадовался перспективам, открывшимся перед его носом, как двери в царство Эдема:
— Мать, ну, наконец-то! Наконец-то, ты восприяла, что ни хрена-то о себе не знаешь и шо в недалеком будущем тебя подкараулят столько аппетитностей, столько затрещин по бестолковым мозгам, шо драйва хватит на несколько жизней! Я годами за тобой наблюдал, нюхал, наводил справки, разузнавал! Я столько накопал о тебе… и признаться, твоя жизнь вызвала у меня ассоциации с десятилитровым ведерком, до краёв наполненным липкими червями и слизнями. Фу! И теперь я понимаю, что ты отказываешься копаться в собственном грязном белье, потому что боишься запачкаться, жалеешь себя в угоду неведения. Но поступаешь ты нерассудительно, по-дурацки. Так… просто нельзя!
Вспомнив кое-какой отрывок из неприятного разговора двухлетней давности, Эми неожиданно прислушалась к мнению Джека. Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы резко повысить его самооценку. Впрочем, многого садисту и не требовалось – всего-то заинтересовать простушку Тёрнер, что оказалось не труднее, чем произвести щелчок пальцами или громко, раскатисто пукнуть.
— Тогда скажи, черт возьми, что мне делать и куда идти? Где я могла бы о себе доузнать? Не мучай, прошу, не вынуждай меня терзаться в ожидании! Выложи всё сразу, если не врёшь! — покоренная происками азартного злодея-интригана, героиня хэлвановских грёз нескрытно занервничала. На её лице всё было написано черным по белому. А вот тиран-затеснитель, наоборот, сиял от нечеловеческого счастья.
— Ну, слушай, я и вправду признанный любитель поманипулировать жалкими людишками, обожатель всех земных утех! Мне нравится чувствовать себя хозяином положения за счёт чужой глупости, но не в этом случае. С тобой всё по-другому. И переживать за свою безопасность не нужно. Если кому и стоит трястись за свою шкуру, так это тем, кто посмеет обидеть тебя…
Джек настолько хорошо постарался, что ему почти поверили. Психу осталось только зарекомендоваться человеком-дела, и задание, поставленное перед самим собой,
будет выполнено почти наполовину. Но даже это не будет означать полного успеха. Между ним и Тёрнер полным-полно преград, многие из которых неодолимы, либо требуют моральных взносов, капитальных вложений, и чтобы не лопухнуться, придется найти ключ к слову “благодеяние” и расстаться с чем-то ценным и привычным.
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
6
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
4
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
5
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
444
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
88
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
00
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
78999
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
00
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
88
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
11
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
Павлов
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
ллнг
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
ьне
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
торн
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
оддг
Великие философы идут, великие философы идут…
Великие философы идут, великие философы идут..
Великие философы идут, великие философы идут.
Великие философы идут, великие философы идут
Великие философы идут, великие философы идут!
Великие философы…
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
еее
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
олллл
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
лззз
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
===-
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
з-==—0
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
х==—
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
лщдщщщш
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
ъ00
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
хх
По всей целиком избавленной от мебели комнате прокатилась погребальная мелодия, медленный похоронный звон. Изредка губы Алисии двигались, интеллигибельная, постиженная рассудком мелодийка нарушалась повторяющимися от конфузии словами и фразами, такими, как классические “прости”; “я не хотела”; “я должна была сама тебе сказать”, застоявшимся затхлым основанием для оправдания, которое еще чуть-чуть и выветрится в закрытое окно.
Проникнутый неприязнью, Антон всё тем же страшным взглядом таращился на блонди, смотрел в упор, метая в неё громы и молнии. Когда кремирующий нетерпимый напряг достиг венца, говно пошло по трубам. Старое, неприбранное, вонючее говно…
— Боже, как… как ты узнал? – не дожидаясь ответа (его и не нужно было дожидаться), экс-убийца заалелась, засыпала русского стенаниями и сокрушилась, размаскировав все дряхлования. Слезы пуще прежнего залили лицо, как река деревню во время половодья, — Слушай, я хотела тебе рассказать, правда, но подумала, что это всё бы испортило. Я сама далеко не сразу это выяснила… а должна была! Прости, если обидела, прости, если сможешь… — она непроизвольно дотронулась до его предплечья, а он интуитивно отдернул свою руку. Всего лишь одно ничтожное движение, и между ними образовалась громадная, непересекаемая пропасть наподобие той, что разделяет теорию серьезных отношений и их практику.
— Ты спустя какое-то время узнала, что когда-то убила мою жену и… не говорила мне? Это очередной повод с тобою разделаться! И да, не смей меня трогать!
После этих слов, нанесших прицельный удар в сердце, плечи согнулись коромыслом под грузностью проходящих подлянок, и Алисия совсемки поникла.
— Поступай, как считаешь нужным. Мне на самом деле уже всё равно. Только перед тем, как убьешь меня, точнее, облегчишь мою участь, поделись своим источником правды.
Меж тем ненависть вдовца росла, разбухая, как на дрожжах. Чтобы собраться с думами и начать говорить, ему обязательно понадобилось опустить голову, потому что парень не мог смотреть на Флинн, не испытывая желания сломать ей шею, да потолковее, или, как вариант, разорвать лицо и выбить глаза. Правда, самому Антону пришлось потратить уйму психологических сил, чтобы передать словесно всё увиденное и всё пережитое. Его, очевидно, ажитировала не только тема мертвой жены. Кроме неё, было что-то другое.
Алисия отошла назад на всякий случай. Она по-своему боялась Антона.
— Моих мальчиков, моих друзей из России… убили. Эта ведьма, эта тварь заставила их
взорвать самих себя. Я даже похоронить их нормально не смог… — мужчина выронил несколько капель слез чисто для демонстрации того, что навалилось, чтобы Флинн знала, за что умрёт, — Ведь это ты втянула меня! Ты виновата в произошедшем с Фёдором и остальными! Если бы я не согласился, мои любимые друзья были бы живы…
Сковавшись кандалами долговатого раскаяния, тянувшего за собой все качества характера, “Бзик” взорвалась извинениями с кучей обоснованных “но”.
— Боюсь, у меня не получится выразить, насколько мне жаль. Еще раз прости. Но ты был со мной и ты видел, что произошло! Ведь есть вещи, которые невозможно предугадать, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и всё такое прочее! У Либерти оказались суперспособности, о чем я, естественно, знать не могла! Это и для меня оказалось тем еще шоком!
На Антона совершенно не производили впечатления эмоциональные доводы блондинки, как бы та не пыжилась, и заключительная попытка достучаться до хозяина квартиры потерпела сокрушительный, нет, сокрушительно-обидный провал.
— За секунду до того, как кинуться к горящей машине и сгореть там живьем, Василий передал мне то, что твоя Либерти попросила передать… — русский поднял голову, охваченный ненормальной мечтой ударить, раздавить, уничтожить объект своей ненависти, и проронил последнее, завершившее неприятную беседу, — А раз ты ничего не отрицаешь, значит, всё так и есть.
“Наконец-то я отомщу за жену”
В обществе существует правило, категорически запрещающее поднимать руку на женщин. Женщин бить нельзя. Силы нужно рассчитывать, эмоции — держать при себе. А то потом сам под суд пойдешь. Не кулаком в лицо, мужчина на то и мужчина, что бы по уму поступить и не отправить более слабого в реанимацию. Потому как удар кулаком в лицо от мужчины может оказаться намного более существенным и будет расценен не как защита, а как нападение. Но в некоторых одиночных ситуациях все правила быстро забываются, и нападающий впадает в состояние аффекта, утрачивая при этом волевой контроль за происходящим и своими реакциями на него. Когда с таким человеком становится невозможно договориться и речь заходит о сохранении безопасности, в худшем случае о сохранении жизни, у женщины, попавшей в передрягу, остается один единственный вариант — противостоять взбелененному мужчине физически.
Антон, в которого будто вселился злой дух почернее буки, охватил пальцами большую часть волос блонди и с мощью взъяренного бизона метнул Алисию прямо на дверь. Та приложилась всем своим червленым лицом. Шишечка и припухлость были ей обеспечены. Затем он потащил сожительницу через всю квартиру в ванную комнату с угрозами, что прикончит её, отсидит, сколько нужно, и выйдет из тюрьмы с незапятнанной совестью. На середине маршрута произошло грубое столкновение копчиком о тумбу, на которой стояли и чуть не разбились две роскошные вазы, приобретенные еще до брака с Еленой.
Алисия звала на помощь неизвестно кого, кричала, портя глотку, т.к. логика, действующая при любых других обстоятельствах, уступала место страху смерти. Флинн понимала, что если в ближайшие миги не сыщется способ остановить тронувшегося умом “невротика” Белова, неспособного ни выслушать, ни пересмотреть отношение, о ней, скорее всего, больше никто никогда не услышит, потому что навряд ли человек, обвиняющий её во всех бедах, во всех смертных грехах, станет заморачиваться лишней волокитой вроде организации похорон и прочих “ритуалов”.
…Белов еле-еле дотянулся до патрубка, включил воду в ванне, имея своей целью утопить её в ней. Он пытался затолкать Алисию, которая не смогла выкрутиться, зато упала, но живо поднялась, потому что её дернули за покрывшуюся синячишками руку.
— Давай! Лезь внутрь! Лезь! – русский стал пинать её носком, как футбольный мяч, не боясь прибить раньше времени, — Я часами отмывал здесь труп любимой. Тщательно протирал каждый сантиметрик…
Алисия, встряхнутая несколько раз, произвела начальную фазу дыхания, набрала воздуха полные щеки, задержала дыхание на четыре секунды, после чего быстро и резко выпустила изо рта слюнный рой. Прозрачная белая жидкость прочно осела на перебудораженном лике Антона, какая-то часть угодила ему прямо в глаз, что дало экс-психопатке некое преимущество. Беловолосая тотчас вспомнила несколько приемчиков, которым её научили годы в банде Джека, и один из них был применен без закавык, без преткновений.
— А-а-а-а-й! – русский вскрикнул, получив сильный пинок в пах и низко нагнувшись от выстрелевшей боли. Флинн в кои-веки выскочила из тесного пространства, но для гарантии, что за ней не помчатся, нанесла любовнику (теперь уже бывшему) еще один удар, теперь уже тапком, слетевшим с костлявой ноги…
“Мне хочется жить. Мне так хочется жить. Еще недавно я и представить не могла, что когда-то смогу это признать. Но у меня нет опухоли в мозгу, нету проблем с работой кишечника, и я не готова умереть в расцвете своего возрождения. Но почему? Почему всё так плохо опять? Господи, хоть бы дверь открылась. Хоть бы вовремя открылась сраная дверь” – собираясь навсегда покинуть чужое жилище, Флинн наткнулась на препятствие, образованное во многом элементарной непредусмотрительностью. Все четыре замка, которые необходимо открыть, чтобы выйти, были сложно-структурной конструкции и единственное, что могло спасти блондинку, так это умение быстро шевелить полушариями…
К сожалению, ей удалось убрать нежелательный барьер лишь на семьдесят пять процентов из ста: если с первыми тремя беглянка справилась за минуту с лишним, то самый нижний замок оказался непосильной задачей из-за мудрености. Теперь ей стало ясно: отсюда ни за что не получится выбраться, сколько не надейся, сколько не рыпайся.
“Нет-нет-нет. Так не должно всё закончиться. А как же шанс на искупление? Как же все мои жертвы? Неужели всё зря?” – как только Алисия, сдавшаяся и окончательно опустившая руки, рефлекторно повернулась назад, в миллиметрах от её лица пролетел здоровенный кулак очухавшегося русского и с грохотом врезался в металл. В Белове сочувствие отсутствовало начисто, им руководил холодный расчет и хищническое, злое торжество. Загнанная в угол, жертва прилипла спиной к металлической двери, медленно сползая на пол и всё еще не сводя с Антона своих “застекленных”, просящих очей. Как ни странно, у неё не было обиды на него. Просто сенсационная прощаемость!
— Подожди, постой! Я… если ты думаешь, что тебе позволят после того, что ты натворила, то ты ошибаешься! – у Антона из носа текла кровь и, кажется… был выбит один из передних зубов. Значит, ему сильно досталось от тапка, — Я должен отомстить. Должен…
Руки вдовца вяло потянулись к шее Алисии, которая встала. Сама жертва затихла и примолкла, ни крошечки не сопротивляясь наступлению асфиксии, словно переживая ингибирование. Смерть при сдавливании дыхательных путей нынче казалась самым безболезненным, самым гладким, идеальным исходом.
— Ну, хорошо. Ну, так и мсти. Кто мешает? Я ведь не против. Заверши то, что начал. Давай… — Флинн закрыла глаза, смиренная ожидая, пока в ней померкнут последние искры, пока равнодушные пальцы-ледышки защемят кадык, — Ты мне только одолжение сделаешь…
“Только одолжение…”
Но, несмотря на абсолютную твердую уверенность в беспощадии душителя, она так того и не дождалась. После десятка колебаний, обнаживших все слабости Антона Белова, расстановка позиций радикально изменилась с учетом наслоений их характеров. Теперь уже она смотрела на него, как опытная жертва смотрит на своего палача или салабонистый палач на грамотную жертву. Жалость перекрыла злобу, не дав той перекрыть кислород, и гаситель жизни расправил пальцы на обеих руках.
Почувствовав освобождение, на которое мигом ранее не приходилось надеяться, Алисия прокашляла возникшую першинку, и неверяще уткнулась шныряющим взглядом. Хотя радости было с мизинец. Куда больше горечи, превосходства тьмы над светом и грустных комбинаций.
— Ты ведь не убивала её лично? – Антон опоздал с вопросом на целых полчаса, а, поспешив с действиями, сам себя предал, — Всё, я успокоился. Прошу, давай не будем ссориться с тобою никогда… Извини меня за грубость. За обиды извини. Если можешь, то прости…
Его извинения не произвели эффекта бальзама, потому что прозвучали чересчур не вовремя. То, на что недавно Алисия сильно рассчитывала, то, чего ей хотелось добиться, потеряло важность, значительность, роль, став еще одним пшиком. И сейчас блондинка показала, что порой ею тоже овладевают эмоции, которые невтерпеж выплеснуть наружу: когда русский уже начал приходить в святую норму, возвращаться в прежнее адекватное расположение, то отхватил нагоняй обувной металлической ложкой, и снова по лицу, что, как казалось, стало классикой жанра большинства расставаний. Флинн не заметила, как рассекла мужчине бровь. Едва оставшаяся целой, она смогла таки справиться с нижним замком. Выброс отрицательных чувств усилил мышление. Она открыла дверь и быро выскочила на лестничную площадку, прыгнула во тьму подъезда и дверь захлопнулась за её спиной.
Антон остался один-одинешенек с ноющим от побоев лицом, с головой, ломающейся над холмом эпидерсий, с грудой негативных прескевю.
“Ты ведь её не убивала…” – этот вечер не мог закончиться грустнее…
Час ночи.
Пройдя средним шагом несколько заволоченных дрёмой кварталов, отдалившись от дома, где жил русский, настолько, что не нашлось бы силенок возвращаться назад, Алисия… остановилась. Безусловно, она преодолела приличное расстояние и, уже не слыша ног под собой, нашла более-менее подходящее место для организации ночлега – рядом с набережной, за зданием, построенным весной позапрошлого года, где, в основном, собираются пожилые нищие, чтобы погреться да хорошенечко выспаться.
Флинн уже изнемогала, как хотелось спать! Конфликт, едва не дошедший до убийства, привел к серьезным скрытым разногласиям и по жести её измотал. Даже не самая подходящая для осени одежда, футболка, легкие штаны, черная курточка, прихваченная в последнюю секунду, не пропускала холод внутрь, потому что переутомленный мозг мешал телу воспринимать холод. Сквозь плавающие в глазах помутнения виднелся изгиб могучего Бруклинского моста, манящего своим величием, бесконечного и немало загадочного, как для приезжих, так и для тех, кто жил в Нью-Йорке с рождения.
“Я больше не скучаю ни по листочкам, ни по жаре, ни по ярко-голубому широкому небу. Не наслаждаюсь и не веду себя так, как хочу. И это касается не только меня. Это относится ко всем без исключения. Человеку предоставлено очень мало свободы, а большинство провинностей исходит от ограничений” – Алисия пофилософствовала про себя, как она любила это делать, находясь в одинокости, осмотрела местность, заселенную храпящими псами, и присела на траву неподалеку от урны. Черный фон над головами миллионов ньюйоркцев, весь исстеленный светящимися точками, звездочками-блестками, как сон, сморил окончательно и бесповоротно. И вдруг беловолосая подумала, что еще чуть-чуть и закочемарит. Но позже поняла, что сильно ошиблась. Крутонравная фактичность, достающая в самые критичные минуты, ни за что бы не разрешила ей порелаксировать. Её строго драматическая роль не предусматривала даже редких просветов. Мокро-мерцающая толстая портьера в очередной раз занавесила зрение. Вновь прошибленная нагретыми слезами, правда, теперь уже по иному поводу, Алисия нагнулась низко-низко и заплакала уже на весь взрыд. Никакого интереса к жизни, не хотелось ничего абсолютно. Разве что потеряться, так, чтобы никто не нашёл.
“С самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какой же я была дурой, допустив, что у меня может быть что-то как у нормальных людей” — вытащить Флинн из депрессии, обещавшей затянуться на несколько лет, могло только чудо. Нечто поразительное, выдающееся, удивляющее своей необычайностью. Такое, что случается раз в прекрасный год, или раз в жизни…
Но, как ни изумительно, это произошло, и произошло сейчас, когда мир (метафора) уже начинал рассыпаться близ Алисии. К её несказаннейшему счастью, не передаваемому ни языком, ни пером, в штанах вдруг завибрировал сотовый, на дисплее отобразился входящий вызов и по всему телу, по всей “системе” Флинн пронеслась тепленная утеха, из-за которой можно было простить всё этому неудачному, слава богу, прошедшему дню. Как только высветилось имя Candy (конфетка), она забрала назад множество своих неверных утверждений и с радостью ответила. Последнее опасение опроверглось, когда в мобильнике зазвучал голос отдушины. Опроверглось немедленно!
— Але. Ты… ты цела? Тебя не было в доме на момент пожара? Или как…
Кандис, оказавшаяся живой и невредимой на радость Алисии, планировала всё объяснить, к чему приступила без отлагательств.
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— На расстоянии об этом неудобно. Да и мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Предлагаю встретиться. Ты сейчас где?
— Я… — и тут подружка затруднилась с ответом. Ситуацию было трудно описать из-за нежелания описывать, — Похоже, я опять осталась без крыши. Сижу на улице, вот…
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— What?
— Ну, это долгая история, требующая настроения, вдохновения и соответствующей обстановки. В общем, при встрече!
ÅÅÅÅÅÅÅÅÅ:
— Как скажешь. Выпытывать не буду. Мне… немного не до этого. Эх…
Разговор старых знакомок продлился около получаса и был, как сказала Кандис, «очень для души». Потом, спустя сколько-то минут, Алисия заметила шкалу зарядки и мгновенно определила, что телефон разряжается. На этой неопределенной ноте их болтовня и
завершилась, но никакого огорчения не возникло: совсем скоро им удастся наболтаться в реале и обменяться пирамидой мрачной информации…
=—-=
Что-то всё из пальца высосано. Это точно Форбс, а не Умберто «У меня есть связи» Гонсалез?
И, кстати, то, что в фильме могло/могут быть несколько злодеев, Аффлек говорил ещё чуть ли не год назад.
многие спрашивали почему бэтмен такой широкий в бпс может снайдет так задумал? типа тоже отсылка к оригинальному комиксу
> почему бэтмен такой широкий в бпс
Да потому что Аффлек такой широкий.
Бетфлек слишком старый для этого дерьма, пусть скажем триквеле Бетмена он должен найти себе замену. Было бы здорова если бы это был Терри Макгиннис .
Пусть главным злодеем будет Павлов, иначе он не отстанет.
Он будет Харли Квинн
Судя по тому, что его сообщения все ещё висят, Гидеон подвёл этот город. https://uploads.disquscdn.com/images/876476da1c825519015dd334aec63742477640bfdba561b5c5d377d5e8e7fdc5.jpg
По сообщениям инсайдеров, Гидеон решил покинуть модераторское кресло — собственно, этого можно было ожидать после череды всевозможных слухов.
GC is doomed
Noooo! Я так хотел увидеть модераторство от Гидеона, ведь он так долго модерировал Гексити. Во всем виноваты те кто лез к Гидеону с вопросами «Ну когда ты уже модерировать начнешь?» Понятно теперь позовут какого-нибудь ноунейма, который полностью перемодерирует его модераторство. Короче без Гидеона будет говно, я в печали.
Ты прав GC is fuck…doomed.
Как я это всё вижу.
— Павлов: Афонин, я пришел договориться.
— Афонин: Ты пришел за баном, отныне ты будешь изгнан из паблика, как и другие тебе подобные.
БАН
-Павлов: Афонин, я пришел договориться.
-Афонин: Ты пришел за баном, отныне ты бу… что это? У меня глюки?
— Нет, все по настоящему.
— Хорошо.
БАН
— Афонин, я пришел договориться.
— Ты при… что это значит?
— Ты отправил к нам Гидеона с законами своего сайта, а я привез кое — что из остального интернета. Это — фейки, целая куча фейков.
— КАК.ТЫ.ПОСМЕЛ.
— о оу
БАН
— Афонин, я пришел договориться.
— Ты не сможешь так вечно.
— Смогу, еще как. Отныне нас ждет одно и тоже. Ты забанил — я появился снова и так далее.
— Значит, ты целую вечность будешь лететь в бан.
— Да, тем временем мои соратники будут жить.
— Но ты будешь страдать.
— Я давно с болью на ты.
БАН
— Афонин,
БАН
я пришел договориться
— Прекрати.
— Афонин,
— Афонин,
— Афонин,
Спустя несколько (сотен) банов
— Тебе никогда не победить.
— Знаю, но я буду проигрывать и проигрывать и проигрывать и так далее по кругу, так что ты у меня в плену.
— НЕТ
БАН
— Хватит, разорви этот круг, освободи меня.
— Нет уж, я пришел договориться.
— Что ты хочешь?
— Отзови Гидеона, оставь этот сайт мне и не возвращайся, клянешься? И я прекращаю сыпать тебя фейками.
Я Паааааавлов
На самом деле фишку с «много злодеев в фильме» могут и сделать и слить одновременно.
К примеру мельком показать Аркхэм и нескольких в камерах, Бэт-пещеру и нескольких на бэт-мониторах, переписку с злодеями в бэт-твиттере и фото на бэт-телефоне.
Надеюсь что так не будет, но все же.
Злодейский твиттер — гениально же
@2feis побег на 2:30
@scare2spooky газ готов
@emperorjoker давайте не сегодня, вечером подают сардельки
Немного странная формулировка. Изначальный сценарий. Тот что был у студии изначально до Аффлека и Джонса или тот что написали они или версия Террио?
Много злодеев тема классическая для кинокомиксов. Нечего странного.
https://vk.com/videos-73629052?z=video-73629052_456241058%2Fclub73629052%2Fpl_-73629052_-2
Короче легче уже официального полного заявления дождаться.
Перепишут, потом ещё раз перепишут.
555
Хуже чем Нолан не снимут, так что можно не беспокоиться
«напомним, что перфоманс актёра на 90% попал под монтажные ножницы, долгое время серьезно ставил вопрос о том, возвращаться ли к роли вообще.»
— НУ ПОЧЕМУ ОН ТАКАЯ ТРЯПКА? Сказал бы «всё, ищите другого» и мы получили бы возможно настоящего Джокера, а не этот мурлыкающий кусок говна.
Это писал я!