Владимир Набоков написал стихотворение о Супермене.
Совершенно внезапно была обнаружена самая первая поэма, посвящённая Супермену. Не менее примечательно и то, что она же является потерянной поэмой Владимира Набокова, написанной с перспективы Супермена. В ней он горюет о невозможности завести детей с Лоис Лейн. Литературный портал The Times Literary Supplement опубликовал её и рассказал небольшую историю о её происхождении.
Поэма «Печаль Человека Завтрашнего Дня» была написана в 1942 году и отправлена в газету The New Yorker, а конкретно — редактору поэтического раздела Чарльзу Пирсу. В публикации писателю отказали по причине “нам кажется, наши читатели не совсем поймут её”. Это произошло до того, как Набоков стал знаменит по всему миру и, конкретно, до того как он написал «Лолиту».
О Супермене писатель узнал от своего сына, который любил комиксы о Человеке из Стали, а конкретный источник вдохновения — обложка Action Comics #16, на которую писатель и ссылается в конце стиха. Сам Набоков в письме Пирсу признаётся, что испытывал некоторые трудности в овладении нового для него языка и что, возможно, середина поэмы получилась несколько “рискованная”, если не сказать “непристойная”.
Прикладываем оригинал Набокова и перевод Александра Гагинского:
The Man of To-morrow’s Lament
I have to wear these glasses — otherwise,
when I caress her with my super-eyes,
her lungs and liver are too plainly seen
throbbing, like deep-sea creatures, in between
dim bones. Oh, I am sick of loitering here,
a banished trunk (like my namesake in «Lear»),
but when I switch to tights, still less I prize
my splendid torso, my tremendous thighs,
the dark-blue forelock on my narrow brow,
the heavy jaw; for I shall tell you now
my fatal limitation … not the pact
between the worlds of Fantasy and Fact
which makes me shun such an attractive spot
as Berchtesgaden, say; and also not
that little business of my draft; but worse:
a tragic misadjustment and a curse.
I’m young and bursting with prodigious sap,
and I’m in love like any healthy chap —
and I must throttle my dynamic heart
for marriage would be murder on my part,
an earthquake, wrecking on the night of nights
a woman’s life, some palmtrees, all the lights,the big hotel, a smaller one next door
and half a dozen army trucks — or more.
But even if that blast of love should spare
her fragile frame — what children would she bear?
What monstrous babe, knocking the surgeon down,
would waddle out into the awestruck town?
When two years old he’d break the strongest chairs,
fall through the floor and terrorize the stairs;
at four, he’d dive into a well; at five,
explore a roaring furnace — and survive;
at eight, he’d ruin the longest railway line
by playing trains with real ones; and at nine,
release all my old enemies from jail,
and then I’d try to break his head — and fail.
So this is why, no matter where I fly,
red-cloaked, blue-hosed, across the yellow sky,
I feel no thrill in chasing thugs and thieves —
and gloomily broad-shouldered Kent retrieves
his coat and trousers from the garbage can
and tucks away the cloak of Superman;
and when she sighs — somewhere in Central Park
where my immense bronze statue looms — «Oh, Clark …
Isn’t he wonderful!?!», I stare ahead
and long to be a normal guy instead.
Печаль Человека Завтрашнего Дня
Я на неё любуюсь сквозь очки,
иначе портят вид супер-зрачки:
и лёгкие, и печень видно мне —
пульсируют, как осьминог на дне,
между костями. Изгнан в этот мир,
как тёзка Кент, о ком писал Шекспир,
я вовсе не горжусь, надев трико,
могучей грудью, крепким кулаком,
игривым чубом выше синих глаз,
поскольку должен я признать сейчас
мой роковой предел… Не в том он, как
Фантазию удерживает Факт,
а потому не может быть мой дом
в Баварии, к примеру; и не в том,
какое ремесло я изучил,
а в горестном неравновесьи сил.
Я молод, силой жизни наделён
и, как нормальный юноша, влюблён —
но должен своё сердце я смирить,
иначе в браке я могу убить.
В порыве страсти я бы, как вулкан,
разнёс невесту, номер, ресторан,
ещё один, поменьше, за углом,
пяток машин — и, дай бог, всё на том.
А коль она переживёт ту ночь —
каких родим мы сына или дочь?
Какой кошмар явиться может нам,
размазав акушеров по стенам?
В два года он начнёт крушить столы,
ломать ступени, пробивать полы,
в четыре будет он на дно нырять,
в пять лет — в горящей топке отдыхать,
к восьми начнёт считать он поезда
игрушками, а к девяти годам
врагов моих на волю пустит он,
я с ним сражусь — и буду побеждён.
Вот почему, летая в небесах,
в плаще, трико и боевых трусах,
ловя воров, я остаюсь угрюм
и хмуро надеваю свой костюм,
чтоб появился вновь верзила Кент
и плащ убрал великий Супермен.
Когда она у памятника мне
в Центральном парке шепчет в тишине:
«О, Кларк, он просто чудо!», я молчу.
Всю жизнь таким, как все, я стать хочу.